Педагогическая поэма. Полная версия

Это была очень оскорбительная и уничтожающая речь. Ваня Зайченко хохотал за судейским столом. Аркадий Ужиков серьезно повел глазом на Задорова, покраснел и отвернулся.

Но в этот момент неожиданно попросила слова Брегель. Кудлатый предложил ей:

– Может быть, вы после хлопцев?

Брегель настаивала, и Денис уступил. Брегель вышла на сцену и сказала пламенную речь, очень убедительную и даже красивую. Кое-какие сильные места этой речи я и сейчас помню:

– Вы судите этого мальчика за то, что он украл у товарищей деньги. Все здесь говорят, что он виноват, что его нужно крепко наказать, а некоторые требуют увольнения. Он, конечно, виноват, но еще больше виноваты колонисты.

Колонисты затихли в зале и вытянули шеи, чтобы лучше рассмотреть человека, который утверждает, что они виноваты в краже Ужикова.

– Он у вас прожил больше года и все-таки крадет. Значит, вы плохо его воспитывали, вы не подошли к нему как следует, по-товарищески, вы не объяснили ему, как нужно жить. Здесь говорят, что он плохо работает, что он и раньше крал у товарищей. Это все доказывает, что вы не обращали на Аркадия должного внимания.

Зоркие глаза пацанов, наконец, увидели опасность и беспокойно заходили по лицам товарищей. Если отбросить хитроумные домыслы ажурной педагогической науки, необходимо признать, что пацаны не напрасно тревожились, ибо, конечно, в этот момент их коллектив стал перед серьезной, большой угрозой. Но Брегель не увидела тревоги в собрании. С настоящим пафосом она закончила:

– Наказывать Аркадия – значит мстить, а вы не должны унижаться до мести. Напротив, вы должны понять, что Аркадий сейчас нуждается в вашей помощи, что он в тяжелом положении, потому что вы поставили его против всех, здесь приравнивали его к животному. Надо выделить хороших парней, которые должны взять Аркадия под свою защиту и помочь ему.

Конечно, после речи Брегель необходимо было бы выступить переводчику. Большинство колонистов просто не разобрали, в чем дело, поэтому, когда Брегель сошла со сцены, в рядах завертелись, загалдели, заулыбались пацаны. Кто-то серьезно-звонко спросил:

– Чего это она говорила? А?

А другой голос ответил немного сдержаннее, но в форме довольно ехидной:

– Дети, помогите Ужикову!

В зале засмеялись. Судья Ваня Зайченко отвалился на спинку стула и стукнул ногами в ящик стола. Кудлатый сказал ему возмущенно:

– Ванька, собственно говоря, какой ты судья?

Ужиков сидел, сидел, склонившись к коленям, и вдруг прыснул смехом, но немедленно же взял себя в руки и еще ниже опустил голову. Кудлатый что-то хотел сказать ему, но не сказал, покачал только головой и поколол немного Ужикова взглядом.

Брегель, кажется, не заметила этих мелких событий, она о чем-то оживленно говорила с Джуринской.

Кудлатый дал слово мне, и мое положение было трудное. Не затевать же бой с Брегель в присутствии всей колонии. Я поэтому ни слова не сказал о возможном наказании Ужикова, но кратко насел на кражу. В таких случаях всегда полезно говорить о законах коллективной жизни, предпочтительно, перед темами индивидуальными.

Кудлатый объявил, что суд удаляется на совещание. Мы знали, что меньше часа судьи не истратят на юридические препирательства и писание приговора. Я пригласил гостей в кабинет.

Джуринская забилась в угол дивана, спряталась за плечо Гуляевой и тайком рассматривала остальных, видимо, искала правду. Брегель была уверена, что сегодня она преподала нам урок «настоящей воспитательной работы». Я предчувствовал приговор и предвкушал злобное упрямство моего торжества. Нет, торжествовать уже не хотелось. Скорее упрямство горечи и беспросветность моей работы. В этот вечер я остро почувствовал, вдруг понял, что этим людям не нужны никакие колонии, никакие жизни пацанов, никакие качества будущих людей. Я понял, что вся моя работа все равно будет осуждена. Я был почти приговорен. Поэтому у меня не было желания ни спорить, ни убеждать.[258]

Брегель спросила:

– Вы, конечно, не согласны со мной?

Я ответил ей:

– Хотите чаю?