Педагогические размышления. Сборник

Как Вы мне посоветуете: обратиться с письмом к товарищу Ежову по вопросу становления моих прав на работу в трудколонии НКВД, конечно, с изложением и всей прекрасной «штуки», разыгранной со мной? Не могу без трудновоспитуемой братии. Арестован я был только для того, чтобы скомпрометировать меня перед детьми, но этого не получилось, а одно лишь успели – развалить колонию… Сидеть в Соколовке – ужасно тяжело. Чувствую себя как на высылке. Это же работа не по вкусу и выбору. Я оказался перед фактом свершившимся. Когда меня освободили, то Галя со всей свитой была уже в Соколовке. Напишите о себе, как Ваше здоровье и зачем это нужно было ломать рёбра. Будьте здоровы, дорогой отец…»

На приведенные выше письма, по всей вероятности, A.C. Макаренко не сумел ответить, ведь пишет же он Шершневу, что «долго не писал», «был тяжело болен»!

27 марта 1938 года С.А. Калабалин в своем письме интересовался здоровьем своего учителя:

«Как Ваше здоровье? Очень прошу Вас и меня держать в курсе лечения. Вам болеть запрещается. Если бы можно было послать свое ребро – они у меня еще крепкие. Читал Вашу замечательную статью в «Правде» («Проблемы воспитания в советской школе» от 23 марта 1938 года). Ну до чего же мудро.

…Школа не является организующим центром, ни началом морали коллектива и индивидуума. Скорее она являет собою место безнаказанного разгула.

Сколько бы я мог привести трагических случаев из быта школы.

… Что если бы удалось мне получить одну из школ и в разрезе Вашей статьи дать образец сооружения такой школы, о которой мы все мечтаем?

С этой задачей я бы несомненно справился. Я бы добился цели и дал бы стране настоящую школу и настоящих людей.

Подумайте, Антон Семенович!

Потихоньку работаю. Дело мое забывается. Хотел было написать наркому, а теперь уже не хочется. Жаль только колонию, детей. Все угробили и так жестоко.

К Вам обязательно соберусь, хотя бы к началу зимы – пока прихожу в себя и работаю».

Но и на это письмо ответа не было, или – не дошло. 20 апреля 1938 года Семен Афанасьевич, заподозрив невероятное, за что позже будет извиняться и корить себя, с болью писал:

«Дорогой Антон Семенович! Итак, Вы не пишите. Объяснения в голову лезут самые жуткие. Думается мне, что Вы решили прекратить всякое общение с человеком, задержанным органами НКВД. Но ведь это только трагическая случайность

в жизненной практике чистокровного советского человека, самоотверженного и до конца преданного своей социалистической отчизне. Да в противном случае я бы нежил в пограничном районе, куда без прописки НКВД не ступишь. Все мы, как говорят, ходим под НКВД».

Известно еще одно письмо Калабалина этого периода (от 20 июня):

«Дорогой Антон Семенович!