Педагогические размышления. Сборник

Мне показалось, что Антон Семенович улыбнулся. Через некоторое время он заговорил снова:

– Я тоже думал, что всю жизнь буду учителем в школе – с указочкой, с тетрадочками под мышкой. Каждый день, тысячи дней входить в класс: «Здравствуйте, дети!» А кончился урок: «До свидания, дети!» В перемены или по воскресеньям буду организовывать ребятишек – детей рабочих, пока еще оборванных, босых, голодных… Я чувствую, понимаю, что в новом обществе я должен быть новым учителем – воспитателем. Понимаешь, воспитателем и учителем…

Он умолк, задумался. Я, конечно, тогда больше не понимал, чем понимал.

– Ну, Семен, спасибо за приятное общество. Меня, наверное, мама заждалась.

– Спокойной ночи, Антон Семенович. Теперь, кажется, полезут уроки в голову.

– Подожди, зайдем ко мне, поможешь мне поужинать.

– Я не голодный. Спасибо.

– Прошу, зайдем. Я уверен, что мама придумала какую-нибудь чудо-кашу. А насчет того, что ты не голодный, прошу не брехать. Все мы пока голодные. Кто в наше время может отказаться от дружеского приглашения на ложку каши?! Пошли…

– А у нас гость, мама! – Антон Семенович поцеловал Татьяну Михайловну. – Чем станем потчевать Семена?

– Кашей. Твоя, Тося, любимая, пшенная, только без масла, – ласково ответила Татьяна Михайловна.

– Чудесно, мамочка, и хорошо, что без масла, пшенная с маслом – какая-то скучная.

– А гречка тоже без масла лучше? – спросил я, подстраиваясь под веселый тон Антона Семеновича.

– Да, голубе, теперь больше идет без масла и гречка. Ладно, садись, Семен!

Татьяна Михайловна поставила перед нами две глиняные миски с горячей рассыпчатой кашей. В нарушение всяких правил этикета я быстро расправился со своей, собрав с донышка миски все до единой зернинки. Татьяна Михайловна подала два стакана чаю, заваренного шиповником, и на розетке крохотные дольки воскоподобного сахара.

– Мама, ты же знаешь, что я на ночь не пью сладкого чая, дай, пожалуйста, сольцы. – Мне показалось, что Татьяна Михайловна недоуменно подняла плечи. На столе появилась деревянная солонка с довольно крупными кристаллами соли, которую, кажется, называют «лизунец». Антон Семенович положил себе в стакан кристаллик и воскликнул:

– Вот это да! Бери, Семен, побольше бери, это настоящее мужское пойло.

Я взял, да сдуру – большой кусок, который еле растворился в стакане.

– Вот это я понимаю – чаище! А сладкий – прихоти дамские, – приговаривал Антон Семенович, как мне показалось, с наслаждением смакуя соленый чай.

– С первым же глотком соленого сиропа, от которого у меня свело рот, в голове мелькнула догадка, в памяти во всех деталях воскрес недавний случай. Я пил и боялся, чтобы не брызнуть смехом и чаем. Антон Семенович неторопливо продолжал чаевничать.

Я раньше, чем он, покончил со своим чаем и сидел, едва сдерживая бурлящий во мне смех.

– Наконец, кончил чаепитие и Антон Семенович:

– Спасибо, мама, за королевский ужин, а тебе, Семен, за компанию. Теперь по хатам. – Антон Семенович поднялся. Вскочил и я:

– Спасибо, Татьяна Михайловна, спасибо, Антон Семенович, за кашу, за чаек и за сегодняшний вечер. Никогда не забуду, как мне было хорошо!

В спальне я стал тормошить колониста Пряничникова:

– Проснись! Да проснись же!..

– А! Что? Ты, Семен? Куда? Зачем?..

– Та никуда. Слушай. Я прошу у тебя прощения. Извини, пожалуйста.

– Да за что извинять-то? – Пряничников глядел на меня выпученными глазами, ничего не понимая.

– Помнишь, дней десять назад ты спросил за завтраком, сладкий ли у меня чай, а я ответил, что вроде бы соленый, хотя он был сладкий. У тебя же он был соленый, потому что это я бросил в твою кружку соль.

– Ну, так что?

– Что, что! Вот прощения прошу. А хочешь, когда будет сахар, стану отдавать тебе свою порцию?

– Я уже и забыл, а он вспомнил и разбудил! Иди спать и мне не мешай.

– Я-то лягу спать, а вот разбуженная моя совесть теперь уже никогда не уснет.

– Кто же ее разбудил, не Антон ли?

– Неважно, кто разбудил. Важно, что она долго дремала и вот, наконец, проснулась…

Сорок лет я работаю воспитателем, но о соленом чае не забываю. А когда доводится рассказывать об этом случае моим воспитанникам, они слушают внимательно, а потом многозначительно замечают: «М-да-а!»

Трудовой долг

Я утверждаю, что у детей и подростков надо решительно и требовательно воспитывать не столько любовь к труду, как это предусмотрено в планах воспитательной работы, а чувство долга по отношению к труду. Ребенок должен и обязан трудиться, а любовь придет не просто к труду, а уже к избранной специальности.

Мне вспоминается такой случай из трудовой жизни колонии имени М. Горького. Весной 1922 года я возглавлял сводный отряд «ВН» – вывозка навоза.

– Ну и вонючий же этот граковский труд! – заметил я подошедшему к нам Антону Семеновичу Макаренко. – Стоишь по колено в этой гадости, а от вони аж ноздри лопаются. Только и радости, что ноги, как в печке, – тепло.

– Да, труд действительно не сладкий. Тяжкий труд. Наломаешь спину, наглотаешься запахов и грязи помесишь, пока, наконец, насладишься ароматом хлеба, – отозвался Антон Семенович.