Педагогический декамерон

Творчеству Булата Шалвовича Шилов был предан беззаветно всю жизнь. И это не просто слова. Однажды случилась страшная накладка. Москва встречала польскую писательницу Агнешку Осецку – автора триумфально шедшего тогда в театре «Современник» спектакля «Вкус черешни». Песни к спектаклю написал Б. Окуджава. Их в постановке исполнял блистательный актер Олег Даль. На сцене уже стоял оркестр, в переполненном зале сидела гостья, а Даля все не было. Он так и не появился в тот день. И тогда на сцену вышел Булат Шалвович. По взмаху дирижерской палочки без всякой подготовки он первый и последний раз в жизни пел под настоящий оркестр. И как пел! Откуда мы об этом знаем? На первом ряду со своим неизменным магнитофоном сидел Лев Алексеевич Шилов. Он вновь оказался в нужном месте в нужное время.

Служение культуре, выражавшееся в стремлении сохранить для следующих поколений ее малейшие оттенки, детали, документированные подробности, было смыслом жизни звукоархивиста-шестидесятника, каковым он сам себя считал.

А рядом, буквально в двух шагах, жил и творил Ю. Давыдов, который по-соседски отмахивался от настойчивых просьб Шилова записаться для истории на видео: «Да, конечно, но как-нибудь потом, в следующий раз». Следующего случая может и не представиться – это в тот вечер понимали все собравшиеся, включая хозяина, пригласившего нас в гости. Напряженно, с чувством неотвратимо надвигающейся беды входил я в дом, опасаясь неловкости, неверно взятого тона, фальши, прежде всего с собственной стороны. В самом деле, как вести себя в данной непростой ситуации? Курить фимиам, отдавая должное творчеству хозяина? Задавать умные исторические вопросы или, быть может, веселить его казусами и анекдотами, которыми столь богата школьная жизнь?

Ничего этого не потребовалось. Мгновенно сообща был устроен мужской стол, выбрана удобная позиция для видеокамеры, а дальше... В общем, спустя три года я понимаю, что это был один из самых светлых и по-настоящему веселых вечеров в моей жизни. Пиршество духа, которое устроил нам Юрий Владимирович, затянулось далеко за полночь. Многочисленные истории сыпались из него как из рога изобилия. Нет, он совершенно не работал на камеру, зато камера в руках опытного архивиста работала на него. Каждый раз, когда разговор уходил в сторону от литературных и исторических сюжетов и разбивался о быт, Шилов выключал камеру, пережидал, а затем, деликатно подкинув очередной вопрос, продолжал делать свое «черное» архивное дело. Мне же было безумно интересно все, включая обычные житейские истории. Точный, верный взгляд писателя превращал и их в маленькие новеллы. Чего, например, стоит такой эпизод.

Конец семидесятых годов. Звонят из КГБ, приглашают зайти. Давыдов, бывалый лагерник, тусклым голосом спрашивает, за что удостоился такой чести? «Да, что вы, – отвечают, – не беспокойтесь. У нас для курсантов высшей школы запланирована встреча с вами. Ваша книга «Глухая пора листопада» специально изучается ими как отличное учебное пособие по разоблачению провокаторов».

Вот ведь как, не один я, значит, учился сам и учил других по книгам Давыдова. Кто бы мог догадаться об их специальном предназначении?

Нет смысла воспроизводить по памяти все разговоры того чудесного вечера. Во-первых, потому что, как предупреждал Л. А. Шилов, человеческая память слишком ненадежный инструмент. Однажды, поймав меня на неточности во время вдохновенного рассказа о каком-то событии, он вывел замечательную формулу: «врет как очевидец». А во-вторых, осталась запись. Она уж точно не обманет.

Тем не менее еще одна история, рассказанная в тот вечер, прочно врезалась в память и заставила о многом задуматься. Строго говоря, это история не самого Давыдова, а его друга, тоже замечательного писателя Ю. Домбровского, лишь пересказанная Юрием Владимировичем. В годы хрущевской «оттепели» Домбровский оказался в писательском пансионате вместе со знаменитым монархистом В. В. Шульгиным, принимавшим отречение у Николая II. В разговоре между ними речь зашла о позиции В. В. Шульгина в печально знаменитом в начале двадцатого века деле Бейлиса. Как известно, Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве мальчика Ющинского. Процесс расколол тогдашнее российское общество на два лагеря: сторонников и противников кровавого навета. С опровержениями выступали писатели Короленко, Горький, Серафимович, Куприн, Блок, Мережковский, Гиппиус, профессора Киевской и Петербургской духовных академий и другие. Между тем в монархической среде, к которой принадлежал и В. В. Шульгин, большинство тогда разделяло позицию обвинения. Ее в своих статьях отстаивал и философ Розанов.

– Верите ли вы, – спросил Шульгина Ю. Домбровский, – в возможность совершения евреями ритуальных убийств?

– Тогда верил, а теперь нет!

– ?