Педагогическое наследие

Наш ученик сталкивается с фактом: синие губы больного. Чтобы объяснить ему причину этого явления, надо коротко сказать о строении, составе крови, химизме дыхания, жизни. О том, о сем понемногу он уже слышал на ферме, в интернате или в читальне: зачем открываем окна в спальне, для чего удобряем землю?

«Знаем, предполагаем, еще не знаем».

Учебники мертвых школ никогда не строили предположений, никогда не сознавались, что мы чего — то не знаем, а если и вырвалось это неприятное признание, никогда не добавили: но ищем, хотим и будем знать. Отсюда тупая вера в догмы, которая парализовала творчество, инициативу и самостоятельность молодежи.

Наш ученик, переходя из области свободных, не связанных между собой фактов, от тысяч подмеченных им частностей к теории, к их классификации, испытывает все безграничное наслаждение великих мастеров синтеза — высокий экстаз Дарвинов и Марксов, Коперников и Вирховов{54}, Кантов и Пастеров.

Из хаоса возникает прекрасный мир!

Уже наконец согласились, что школа жизни воспитывает здоровых, уравновешенных, энергичных тружеников. Но не понимают, как ученик нашей школы может за год пройти всю программу государственной гимназии и сдать экзамен. Это последнее делают немногие из нашей школы — те, кому необходим диплом с его правами. Как удается это воспитанникам школы, которая не построена на памяти?

Наивные люди! Если существует в мозгу специальный центр памяти, как бы плачевно он выглядел в результате вашей практики.

*

Отдел науки в нашей школе, изолированный от шума и гама жизни, не теряет с ней связи.

Мы поместили его в стороне, пышно декорировали, укрыли в зелени, огородили решеткой.

Мы совершили ошибку.

Лаборатории наши и кабинеты перекочевали во все отделения школы — жизнь с ее гомоном им не помеха. Только немногие из наших воспитанников находят на какое — то время там приют.

Мы хотели князьям духа создать княжеские условия для работы, дать им еще больше света и пространства, больше удобств, чем это требуется для нормального развития, — хотели показать, что они и их труд у нас в почете.

И воцарился там хлад средневековых монастырей — несмотря на свет и роскошь.

Наши историки работают в общей библиотеке, естественники предпочитают лаборатории общих отделений школы, техники — слесарные мастерские.

Факты для своих трудов они черпают из книг, но они испытывают потребность в живых людях вокруг, которые будут пользоваться их работой.

Наш ученик не может быть ученым, не будучи одновременно учителем. Он должен знать, что кто — то интересуется его работой и станет ее продолжать, должен видеть своего преемника, чтобы быть уверенным, что не умрет, и слушателя, чтобы не чувствовать себя одиноким.

Так создаются эти исполненные благородства школы, богатые не числом учеников, а сплоченностью и напряжением духовной жизни.

В нашей школе есть сотни школ, и многочисленна уже та, которая насчитывает человек шесть…

Жизнь ставит слишком много вопросов, оттенки человеческого духа слишком разнообразны, чтобы на одном пиру собирать целые толпы. А пир — это каждая теоретическая работа — для будущего, ибо сегодняшний день требует еще — хлеба.

И есть ученики, которые, несмотря на все, не укладываются ни в одну из тысяч ячеек нашей школьной сети, выламываются из каждой среди тысяч программ — создают, или готовятся создать, или только тоскуют по собственной, туманной, неопределенной, отдаленной. И даже этих немногих наша школа не сбивает с пути. Если они и не дают от себя ничего, что можно бы заключить в книгу как реальную позицию, то они дают — свою тоску. В их мистическом ожидании чуда мы находим элементы собственной души и — идем дальше собственной прямой дорогой.

У нас есть свой Фламаррион{55}, свои математики и нет — сбившегося с пути.