Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

— Я понимаю, — заверил ее Фуллер. — И я знаю все, что вы мне можете сказать по поводу моего поведения и моего выбора. Но видите ли, милая Женевьева... да вы присядьте, поговорим напоследок — может, больше и не увидимся. Так вот, я знаю цену Жоржетте, как — смею надеяться — знаю цену и себе, и вам, и прочим обитателям замка. Я знаю, что Жоржетта строит относительно меня кое-какие планы, и мне надо поэтому быть настороже. Тем лучше — в жизни появляется элемент игры, настоящей, опасной игры, ставка в которой в данном случае — моя свобода и деньги. Это такая же игра, как мое соперничество с Лоуренсом. Конечно, с вашей точки зрения я циник, человек, для которого нет ничего святого. Но если вы так думаете — а я вижу, что вы думаете именно так — то вы ошибаетесь. У меня есть свои святыни, и я верю в Творца. И я знаю, чего стоят мои поступки, и готов держать за них ответ. Но только перед Ним, а не перед этими лицемерами, моими современниками. Вы посмотрите на меня: ведь со мной произошло, пожалуй, худшее, что может случиться с мужчиной. Вы видели, как Лоуренс унизил меня в этой странной “драке” в парке. И вот теперь он же становится моим спасителем, а я — его вечным должником. Я ведь точно знаю: он не даст мне ни малейшего повода хоть как-то отблагодарить его — я даже не пытаюсь это сделать. Другой бы на моем месте был в отчаянии, рвал на себе волосы — а я? Я ровен, весел, не держу на Лоуренса зла... Вы удивлены? Уверяю вас: большинство людей ненавидит тех, кто сделал им добро. А я — нет.

— Мистер Фуллер, я готова поверить, что вы — почти святой, — заметила Женевьева. — Но скажите — вам с таким отношением к людям не бывает тяжело?

— Да, милая Женевьева, — согласился писатель. — Бывают минуты ужасной тоски. Но... тогда и приходит на помощь какое-нибудь милое создание вроде нашей Жоржетты... или стакан бренди, на худой конец! Кстати, не хотите ли глоток?

— Нет, мистер... или, если угодно, Ричард — нет. У меня есть одно важное дело сегодня утром, и мне надо идти. Я даже отложу уборку вашей комнаты на потом. А если, как вы полагаете, мы больше не увидимся, я хочу заранее попрощаться и сказать, что очень вам благодарна.

— Благодарна — за что? — удивился писатель.

— За наши споры, беседы — они мне дали очень много. Общаться с вами — одно удовольствие. Жаль, что вы уезжаете.

— Если на то пошло, то это я должен вас благодарить, — заметил Фуллер. — Вы мне очень помогли при написании моей новой книги. Вы ведь догадались, что я вовсе не бездельничаю здесь, а пишу? Догадались, я знаю — но никому не сказали. Большое вам за это спасибо. Но еще важнее другое — ведь я вставил вас в свой новый роман. Правда, вряд ли вы узнаете себя в моей героине — тем более, что она не человек... не совсем человек. Но ваш образ меня вдохновлял, когда я лепил этот свой фантом. И наши с вами споры — они тоже перешли на страницы моего романа. Так что я — ваш должник.

— Вот и отлично! — воскликнула Женевьева. — Значит, мы квиты, и никому не обидно. Давайте попрощаемся сейчас — на всякий случай.

И, подойдя к писателю, она протянула ему руку. Несколько секунд Фуллер пристально глядел на нее, затем отрицательно покачал головой, здоровой рукой бережно обнял Женевьеву и поцеловал.

— Ну вот, теперь можно и расставаться, — сказал американец, возвращаясь к своей обычной иронической манере и беря из пачки новую сигарету. — Кстати — знаете что? У меня возникает сильное ощущение, что мы еще увидимся. Я собираюсь еще некоторое время остаться во Франции, и вообще я в основном живу в Европе; я не собираюсь специально искать с вами встречи, но мне кажется, судьба еще сведет нас.

— Посмотрим, — пожала плечами Женевьева. — Если она это сделает, я буду ей благодарна. Пока — прощайте.

Она вышла в коридор. На сердце было тяжело. Она только сейчас осознала, как она привязалась к Фуллеру, привыкла к его едким, но всегда точным замечаниям, оценкам. Неужели они больше не увидятся, или Фуллер прав, и судьба снова сведет их? Но захочет ли он — знаменитый писатель — тогда разговаривать с ней?

Однако долго раздумывать над этими вопросами ей было некогда — она и так опаздывала. Оставив все мысли об уборке — сегодня у нее было куда более важное дело — Женевьева постучала в комнату Брэндшоу. Услышав ответ Лоуренса, она вошла. Англичанин сидел за компьютером, вглядываясь в экран.

— Доброе утро! — приветствовал он Женевьеву. — Входите, вы мне не помешаете — я как раз собирался сделать перерыв.

— Как же вы пользуетесь клавиатурой с вашими руками? — удивилась Женевьева.

— А мизинцы на что? — Лоуренс показал торчавшие из бинтов мизинцы. — А на левой руке еще и безымянный. Мы ведь обычно не пользуемся этими пальцами и они у нас плохо развиты. Поэтому даже в той чрезвычайной ситуации я ими не воспользовался — и они остались невредимыми.