Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

— Так это мастерская Вернона! — воскликнул англичанин. — Вы что, привели меня на выставку?

— Если это можно назвать выставкой, то мы будем первыми зрителями, — загадочно ответила Женевьева. — Месье Вернон дал мне ключ. Входите же!

Войдя в мастерскую, Женевьева раздвинула шторы на окнах и подвела англичанина к стоявшей на мольберте картине.

— Посмотрите на нее внимательнее, мистер Брэндшоу, — попросила она. — Если после этого вы захотите меня о чем-то спросить — я к вашим услугам.

И она тихонько отошла в сторону. Кладоискатель пожал плечами — пока что он воспринимал это утреннее посещение мастерской как странное чудачество — и довольно равнодушно поглядел на картину. Несколько минут он разглядывал ее, как скучающий зритель на не слишком интересной выставке. Но вот что-то привлекло его внимание. Англичанин подошел ближе и буквально впился глазами в полотно. Все равнодушие слетело с него. Женевьеве даже показалось, что англичанину хочется заглянуть по другую сторону холста — нет ли там чего-то еще, какого-то дополнения, пояснения к нарисованному на полотне.

Наконец кладоискатель оторвался от холста, бросив на него последний взгляд, и поискал глазами Женевьеву. Он был заметно взволнован.

— Да, должен признать, что вы действительно сообщили мне нечто... весьма важное, — сказал он, пристально глядя на Женевьеву. — И, судя по вашему тону, у вас есть еще что мне сказать. Почему Вернон написал это? Что это значит?

— Я впервые увидела эту картину, когда она была написана только наполовину, — начала объяснять Женевьева. — Месье Вернон говорил мне, что он чувствует атмосферу любви, которой пронизан воздух вокруг замка. Все здесь любят или ищут любви, но лишь некоторые ее найдут... Тогда он еще не знал, кто эти двое, у них не было лиц. Лишь несколько дней назад он догадался — и картина была дописана. Тогда же догадалась и я — ведь Шарлотта моя подруга...

Последние слова Женевьева выговорила запинаясь и словно зажмурившись; особенно тяжело ей было выговорить имя Шарлотты. Проговорив свой монолог, она замолчала.

— Но... зачем вы мне это показали? И почему так стремились сделать это? — продолжал расспрашивать ее Брэндшоу.

— Потому что она никогда не признается вам... сама... А вы слишком горды, чтобы говорить кому-то о любви, — тихо проговорила Женевьева — и замолчала. Теперь ей и правда нечего было больше сказать — она и так сказала больше, чем рассчитывала. Теперь все зависело от Брэндшоу.

Англичанин, казалось, глубоко задумался. Он вернулся к мольберту, еще раз вгляделся в картину. Выражение его лица смягчилось, маска невозмутимости исчезла. Женевьева видела перед собой совершенно другого человека.

— Слишком горд... — пробормотал он, словно разговаривая с самим собой. — Может быть...

Он поднял глаза, и Женевьева увидела его полный страдания взгляд.

— А как же иначе?! — воскликнул он. — Как иначе защититься в этом мире, где все, все — может, за ничтожным исключением — только и думают о том, как им унизить, оскорбить другого, того, кто открыт и беззащитен? Вы знаете, кто лучше всего приспособился к жизни на Земле? Насекомые — ведь у них нет сердца, зато есть панцирь, который они носят на себе. Так и среди людей: выживают те, кто лишен сердца и покрыт корой. Если же тебе не повезло и ты родился с сердцем в груди — прячь его, скрывай, изображай равнодушие, или угрозу, или невозмутимость — что угодно, но только не открытость! Разве я горд? Уверяю вас, нет: я очень хорошо знаю свои недостатки и считаю себя не лучше, а хуже большинства людей. Я родился слабым, и в детстве... Впрочем, зачем я об этом говорю? Скажите мне лучше другое...

Лоуренс шагнул к Женевьеве и теперь глядел на нее пытливым и в то же время просящим взглядом.

— Скажите: ОНА... как она относится... ко мне? На этой картине...

— Она любит вас, Лоуренс, — впервые назвав англичанина по имени, тихо ответила Женевьева. — Она полюбила вас давно, как только приехала в замок. Но она, как и вы, боится признаться в этом. Вы должны сделать это первым.

— Это правда? Вы знаете это точно или это лишь ваши догадки? — продолжал допытываться кладоискатель.

— Нет, это не догадки, — покачала головой Женевьева. — Поэтому я привела вас сюда, оттого и говорила, что это очень важно. Шарлотта мучается, ей кажется, что вы ее не любите, она готова уехать...

Англичанин нахмурился:

— Готова уехать? Нет, это... этого нельзя допустить. Хорошо... Я буду первым!

И, взглянув на Женевьеву другим, открытым и ясным взглядом, он добавил:

— Да, вы не зря тащили меня сюда в такую рань. Не знаю, получал ли я когда-нибудь раньше столь важное сообщение, как сегодня. Спасибо вам. Приглашаю вас к себе: выпьем по чашке чая.

— Ой, я же даже не начинала уборку! — внезапно вспомнила Женевьева. — Скоро придет машина, а у меня ничего не готово! Мне надо бежать!

Она почти вытолкала англичанина из мастерской (он никак не мог понять важность сдачи белья вовремя), заперла ее и побежала к замку. Увы — она опоздала. Машина не только пришла, но уже ушла.