Пекинский узел

«Тоже провидец судеб», — горько усмехнулся Попов и стал проталкиваться к нему, печально сознавая, что впасть в нищету легко, выбраться трудно. Стражников за спиной уже не было. До его слуха донеслись интимные подробности любовных похождений императора Сянь Фэна, его фаворитки Цы Си, и он невольно прислушался. Толпившиеся вокруг него бродяги костерили, на чём свет стоит, не только богдыхана, его двор и многочисленную родню, но упоминали самым нелестным образом и старейших царедворцев. Попов услышал ряд громких имён стяжавших себе всенародную славу, и порицаемых теперь во всех смертных грехах.

— Демон злобы, — говорили о Сянь Фэне.

— Гадюка, — клеймили Цы Си.

Здесь хулили не только богдыхана, его стиль руководства страной, доведший правительственную армию до позорных поражений в войне с "белыми варварами", но и самого Су Шуня, подлинного правителя страны, заставлявшего трепетать весь чиновный Пекин. Люди без роду и племени издевались над слабостями и чудачествами тех, кто жестоко карал виновных и страдал манией величия. Самоотверженный патриот Су Шунь на деле оказывался мелким приспособленцем, лжецом и глупцом, и многие отпускали в его адрес глумливые шуточки. Скабрёзности резали слух. Кто высмеивал пристрастие Су Шуня к пыткам и казням, кто сочинял басни, выставляя «гениального провидца» ослом и козлом, кто сравнивал его с самцом шимпанзе, бесстыдно удовлетворяющим свою неистовую похоть на глазах почтенной публики. Пересказывались сатирические стихи о блуднице Цы Си, о её извращённой любви к пиявкам и ужам. Всё самое несуразное, отвратное и удивительно похожее на правду передавалось из уст в уста без малейшего намёка на оглядку. Едкая кислота острот разъедала железный авторитет любого чинодрала, покрывала его несмываемой ржавчиной позора, хулы и огласки. Не было в мире средства, способного вернуть той или иной развенчанной личности её былую славу и величие. Любой вольнодумец в обществе бродяг и попрошаек почувствовал бы себя смешным и жалким типом, единственно на что ещё способным, так это на отъявленную лесть, пресмыкательство и подлость. Всё переворачивалось в сознании законопослушного китайца с ног на голову, вздыбливалось вверх тормашками, неслось и кувыркалось, отравляло жизнь на веки вечные: на маскараде маски не срывают. Всё это, как вскоре понял Попов, делалось ради укрепления власти и авторитета "короля нищих", чьё настоящее имя не знал никто — и уже одно это должно было наталкивать на мысль о его неземном происхождении. Ни одного намёка на лживость его «королевского» положения, ни одного неосторожного слова, затрагивающего честь и достоинство "защитника униженных", ни одного оскорбительного жеста в сторону двери, за которой скрывался "король". Ни одна из его провинностей не выносилась на суд. Его слово — закон. Его власть — безраздельна.

Попов не принимал участия в разговоре, бубнил себе под нос: «Жуи, жуи, жуи», бормотал детскую считалочку: "Пошла баба с бобылём, бобыль — с белым кобелём, за того, за кобеля, порешил он короля", подскуливал: "Юйвэнь, Юйвэнь", что означало "Просвещённость Мира" и должен был казаться со стороны занудой и тупицей.

Он не одобрял, не порицал. Был сам в себе.

Его потерянный вид смешил и удивлял. Охранники показывали на него, крутили пальцем у виска. Шарлатаны всех мастей, напоминающие сутенёров, и сутенёры, ничем не отличающиеся от заклинателей змей, были им понятны и близки. Их похлопывали по плечам, делились с ними табаком, нашёптывали что-то на ухо. "Пусть как угодно перемывают мне кости", — думал Попов и следил за тем, как движется очередь на приём к «королю».

Из-за приоткрытой двери доносились голоса.

— Хлопнешь в ладоши…

— А жизнь пролетела.

Очередь двигалась довольно быстро, и не успел Попов узнать у слепца его имя, как кто-то втолкнул его в маленькую "залу". Прямо напротив него сидел обнажённый по пояс китаец с выбритым лбом и отсечённым ухом. Он жестом подозвал к себе Попова и объяснил ему, что "жизнь — игра".

— Чтобы попасть к "королю", — сказал китаец, — вы должны уважить мою прихоть. Закончить фразу, начатую мной и самому задать вопрос. — При этом он сделал такую многозначительною мину, что Попов едва не прыснул от смеха: буддийский кумир, да и только! Условия игры заключались в том, чтобы логически завершать фразу, начатую «бонзой».

— Если ваш ответ мне не понравится и пауза затянется до счёта: раз — два — три, вы никогда не попадёте к «королю». Всё ясно? — поинтересовался китаец и потеребил своё единственное ухо. — Ответ — вопрос, вопрос — ответ: без передышки.

— Да, — прохрипел Попов и смежил веки.

В "зале" было накурено и от благовоний першило в горле. Хотелось чихнуть.

— Кровь чаще всего, — тихо начал говорить китаец и наступила тишина.

— Ударяет в голову безумцам, — выпалил Попов и задал свой вопрос.

— Приснился бабочке?

— Философ Чжуан цзы, — быстро ответил одноухий и сделал "выпад":

— Отчитаюсь…

— …перед духом, — парировал Попов, и сам пошёл в атаку:

— Нечисть любит…

"Раз, два", — сосчитал он про себя и услышал:

— Белые одежды.