Пекинский узел

В отличие от своего экзаменатора Попов был безукоризненно точен в ответах. Казалось, он знал их заранее, хотя многие вопросы слышал впервые. Это подкупило "цербера" и он милостиво пропустил его к "королю".

— Вы интересный собеседник. Проходите.

Попов раздвинул шёлковые занавеси и отчего-то опустился на колени. Коснулся земли лбом. Поднял глаза. Перед ним, на небольшом возвышении сидел черноволосый, плотный, точно кованый из цельного металла китаец средних лет со шрамом над верхней губой. У него было широкое, скуластое и как бы вогнутое лицо, придававшее ему холодно-тупое выражение отъявленного негодяя. Уже но одному его жесту, по одному взгляду и брошенному невзначай слову стало ясно, что он сильно преуспел в делах. Гордыня распирала его так, что локти странным образом вывернулись вперёд, равно, как и его тяжёлый раздвоенный подбородок, говоривший о непреклонной воле, самолюбии и лживости.

Попова он не замечал. Смотрел немного вбок, в некую точку. Всем своим видом подтверждал старую истину: кто презирает человечество, тот может управлять людьми.

Глава V

Поверх чёрной куртки из тонкого сукна на "короле "ещё была оранжевая, с золоток прошвой, из набивного шёлка. Белые чулки и туфли из жёлтой крокодиловой кожи на толстой подошве подчёркивали его стремление к роскоши, о чём наглядно свидетельствовал белый, намотанный на шею и небрежно заброшенный через плечо, газовый шарф.

Попов невольно осмотрел себя: туфли из прессованной соломы, заляпанные глиной штаны и черно-белая куртка без пуговиц — вместо них торчали нитки. Не хочешь, да скажешь: «Умные в учёные не лезут».

Где-то снова прокричал петух. Гулко ударил колокол.

Не повышая голоса, «король» предложил Попову назвать своё имя, рассказать о себе и жестом подозвал его поближе.

— Будь мы знакомы, я бы обнял вас, а так, — он помолчал, — я вынужден устроить вам экзамен.

— Меня зовут И Ду, — хрипло ответил Попов. — Простите, но я, кажется, утратил голос.

"Король" рассмеялся.

— Это мои живодёры! Их мёдом не корми, дай людей попугать.

Он хлопнул в ладоши и, когда из боковой двери показался хромой китаец с непроницаемым лицом, велел дать Попову тёплого вина.

— Я причинил вам неудобство, — с учтивым достоинством поклонился Попов, и услышал, что "это неудобство допустимо". Голос у "короля" был приятным, бархатно-грудным. — Вы бесконечно любезны. — Попов сделал несколько глотков. Вино оказалось приторно-сладким. — Ваша забота очень кстати: дождь и ветер изменили мир, и я продрог в подвале.

"Король нищих " усмехнулся. Он знал, о чём шла речь.

— Я сожалею, — сказал он в свою очередь, — что не могу назвать своего имени, но думаю, что это обстоятельство не очень вас стеснит.

— Да нет, — ответил Попов и медленно допил вино. — Безвестный труд — двойное благо, а безымянность — свойство божества.

То, что у "короля" не было имени, говорило о том, что он мудро уповает на охранительную силу тайны; там, где всё отлажено, как это было отлажено «королём», никаких неожиданностей не бывает. Там — вечный май, цветёт сирень, щебечут птицы.

— Вы хорошо говорите, — расплылся в улыбке "король".

— Я преподавал в Конфуцианской школе.

— Я тоже, — вырвалось у "короля" и он пугливо глянул на Попова: запомнил он его ответ или же нет?

Лицо Попова было безучастным.

— В Гонконге.

— Где? — не расслышал "король".

— В Гонконге, — слегка повысил голос Попов, придавая ему мягкость. — С тех пор любовь к ясности заставляют меня переходить границу тьмы.

— Ваши слова приобрели двусмысленный оттенок, — заметил "король" и впервые встретился с Поповым взглядом. — Вы можете быть учёным, можете быть магом, но быть ещё и острословом — это дурной тон: излишества вредны. — Было видно, что он находится в самом лучшем расположении духа. — Надо жить и радоваться, надо просто жить.

"Никто не спорит, — подумал Попов, — но откровения подобного рода всегда несвоевременны".

"Король" оценил его молчание, как знак благовоспитанности. С молчащим легче беседовать. Человек, обладающий сильным умом и независимым характером, чувствует чужую правоту.

Беседа потекла по такому извилистому руслу, когда вопросы и ответы неожиданно перемежаются яркими ассоциациями и требуют предельной концентрации внимания, чтобы можно было в считанные доли секунды переключаться с одной темы на другую и легко перемещаться во времени. При всём при этом, Попов старался говорить степенно, монотонно: усыпляя… Он так размеренно произносил слова, как будто чувствовал ритм метронома. И льстил, льстил, льстил. Стелил себе соломку.

— Что привело вас ко мне? — взгляд "короля" упёрся Попову в зрачки.

— Меня к вам привели, — с благородным достоинством ответил Попов. — Я шёл по улице, считал свои шаги и ощутил на горле петлю.

— О чём вы думали в этот момент?

— Когда накинули аркан?

— Нет, когда шли.

— Считал шаги, искал слова.

— Так вы поэт?

— Скорее, мифотворец, — уклончиво сказал Попов. — Безвестный сочинитель сказок.

— Интересно, — протянул "король". — А что вы обо мне сказать могли бы? Попов показал глазами на стражников левого и правого плеча, оберегавших жизнь "короля".

— Они мешают.