Пекинский узел

— Весьма изящно. — Старик растянул губы в улыбке. — Это слово — ключ судьбы: с ним вы добьётесь успеха.

"Претерпевший же до конца спасётся", — вспомнил Игнатьев Евангельское слово Иисуса Христа и подумал, что если в течение осени ему не удастся сдвинуть дело с мёртвой точки, то придётся продать казачьих лошадей: во-первых, нет тёплых зимних денников, а во-вторых, их просто не на что будет кормить. Ведь никто не скажет, сколько ещё сидеть в Пекине? Может оказаться так, что проволочки китайцев станут в копеечку и немалую. Он понимал, что ему, во что бы то ни стало, необходимо преодолеть враждебное отношение к себе всесильного Су Шуня. Иногда ему казалось, что он нашёл его слабую струнку, но сыграть на ней не удавалось. Министр налогов, словно почувствовав это, всячески избегал встреч с ним. Казалось, старый лис умел читать чужие мысли: не давался в руки. Вообще, маньчжуры после победы над союзниками лишились способности трезво оценивать ситуацию. Оставалось одно: ждать, когда к устью реки Бэйхэ подойдёт морская армада союзников и начнётся полномасштабная война. Тогда, вероятно, китайцы станут сговорчивей.

В конце августа пришло письмо от графа Муравьёва: "С первых чисел октября буду ждать в Благовещенске ваших известий, сообразно с которыми сделаю на Амуре должные распоряжения". Но ничего утешительного сообщить было нельзя. Присланные графом Муравьёвым карты пограничной линии были приняты китайцами в штыки. Су Шунь презрительно швырнул их на стол: «Они меня не убеждают. Можете забрать себе». При этом он добавил, что «пустота рождает пустоту».

— Я же вам советовал не дёргать тигра за усы. Вы что, глухой?

Игнатьев резко встал и произнёс срывающимся голосом: — Вы забываетесь!

— То есть? — ядовито осклабился Су Шунь, и его большие уши побелели.

— Вы непочтительно относитесь к международным актам. Я прерываю с вами отношения. Мне ничего не остаётся делать, как просить Верховный Совет о назначении других уполномоченных, которые умели бы себя вести и знали этикет!

Кровь бросилась в лицо министра. Его задели за живое, попали в больную точку опытного царедворца: нет большего позора для маньчжурского чиновника, как обвинение его в незнании этикета.

Не прошло и трёх дней, как Игнатьеву пришёл ответ на его жалобу. Верховный Совет всячески выгораживал дашэня Су Шуня и обещал более тщательно изучить представленные Россией трактаты. Отписка была вежливой, ничего не решающей, но, вместе с тем, в ней не отрицалось существование Айгунского трактата, что само по себе уже было неплохо.

"Взаимность, взаимность и ещё раз взаимность", — мысленно повторял Николай, когда шестого октября к нему приехали Су Шунь и Жуй Чан, подчёркнуто учтивые и молчаливые. Позиция их оставалась неизменной: утвердить Айгунский трактат и новую границу так же невозможно, как невозможно оседлать тигра.

В один из томительных пасмурных дней, чтобы хоть как-то отвлечь Игнатьева от грустных мыслей, переводчик Попов, с позволения отца Гурия, провёл «инициацию гипноза», и камердинер Дмитрий Скачков, косая сажень в плечах, стал изображать из себя пятилетнего огольца, жалобно гундеть, что «…папанька почём зря чихвостит мамку. Забижаить». Хорунжему Чурилину Попов приказал стать "железным", и тот окаменел: никто не смог согнуть его руку. Казаки нарочно тыкали хорунжего в живот, палец упирался в твёрдое, будто в стену. Секретаря Вульфа он «заморозил» так, что бедняга часа три потом торчал на солнцепёке: никак не мог согреться. Одним словом, фурор был полный. Почёт и слава были обеспечены Попову на всю жизнь.

Провёл он и показательный бой — один пошёл на пятерых казаков, вооружённых палками, и ни один не смог его «огреть». Зато все насобирали «синяков» и «шишек».

— Вот и подправь такому носопырь, — с уважением отзывался о Попове задиристый Курихин, потирая ушибленную поясницу. — Хрена тёртого.

Игнатьев готов был возобновить переписку с Верховным Советом Китая, но необходимые ему полномочия посланника всё ещё находились в Петербурге. Князь Горчаков, как бы намеренно затягивал их пересылку, да и директор Азиатского департамента Егор Петрович Ковалевский не отвечал на письма. Приходилось уединяться с книгой и терпеливо ждать новых инструкций.

Тёплая осень сменилось ненастным предзимьем. Вороватый барышник с серьгой в левом ухе свёл со двора посольства казачьих лошадей: дал полцены. Казаки тяжело переживали разлуку со своими скакунами и не скрывали слез: трудно расставаться с теми, кто стал частью жизни.

— Поди-ка, отсидим зады, — томился возле коновязи хорунжий Чурилин. — В сёдла не залезем.

— Сёдла они што, — грустно вздохнул Шарпанов. — Коников таких уже не сыщешь.

Глава IX

Флаг русского посольства трепал ветер. Гулкий, шквалистый, сырой. Беспутный и настырный.