Пекло

В одном лишь он уже был твердо уверен: эти четыре черных листа, покрытые только ему одному понятными письменами, даны им не случайно. Не просто так Борко нашел их в пыльном закутке Древней Башни. И все то нехорошее, что случилось с ними за последние двое суток, связано именно с этой древней рукописью.

Листы надо сберечь. Их заберут и куда-то вернут. Но кто заберет? Куда вернут?

Любомысл вздохнул: не стоит гадать, видимо, от них уже ничего не зависит. Им положено идти неведомым, но важным путем. И что-либо изменить невозможно.

Солнце клонилось к закату, и отдохнувшие венды отправились дальше. Надо найти ручей и выбрать место для ночлега.

Зеленое пятно, к которому они двигались, располагалось не так уж далеко от конца Древней Дороги. Если даже не спешить, то за полдня добраться можно. Как раз к вечеру и дойдут. Там и заночуют. Но пока светло, к озеру подходить не будут. Спрячутся в окружающем его лесу. Прозор будет ночью следить за вершиной. Не будут же эти колдуны на ящерах все время поджидать их на горе? Когда-нибудь да уйдут оттуда.

Шли к следующей прогалине. Любомысл помнил, что дальше, на пути к озеру, есть еще одна полянка. Виденный сверху лес и вся долина хорошо запечатлелись в памяти старого морехода.

Лес оказался не таким уж буйным и непроходимым, как показалось в начале пути. Большинство деревьев вендам было незнакомо. Много из них покрыто серым, схожим с пеплом налетом, а порой и плесенью. Иные деревья изломаны так же, как и на вершине горы. Но иногда встречались хорошо знакомые — почти как в родном лесу! — сосны, клены, дубы… Большинство из них росли стройными красивыми деревьями, но вот некоторые…

Стволы волнообразные, кривые. Будто, когда они были юными, их нарочно гнула в разные стороны неведомая сила. А потом выросли и остались такими. И ничего уже не поправишь. Больно на них смотреть…

Сначала Прозор, видя такое безобразие и непотребство, только мрачнел. Потом привык и перестал обращать внимание. «Пусть себе растут, как им удобнее…» — мудро рассудил венд, уклоняясь от шипов и мохнатых веревок. Молодцы и Добромил дивились. Любомысл молчал — за годы странствий он видел диковинки и почудней, чем такие деревья. Подумаешь.

Вскоре выбрались на небольшую полянку. Заходящее солнце заливало ее радостным светом, и после лесного сумрака она казалась чистой и приветливой.

Нет свисающих с деревьев мохнатых веревок, что неприятно касались рук и лиц; нет мокрых мест, где вились рои мошкары; не видно покрытых пепельным налетом или просто замшелых стволов — поросших диковинными грибами с островерхой красной шляпкой.

Милован потянулся было сорвать один такой гриб, да Прозор на него так цыкнул, что парень забыл, за чем и руку-то тянул!

— Некоторые грибы даже трогать нельзя1 Не то что нюхать, или в пищу употреблять! Или не ведаешь, сколько наших предков в муках в Нижний Мир ушло? Чем мы тебе руки лечить будем? Возись с тобой потом…

Тут Прозор прав. Даже в родном лесу встречались такие ядовитые грибы, поев которых человек на этом свете долго не задерживался. Быстро шел по лунной дорожке на Велесовы пастбища. А еще говорили, что в дальних землях далеко на полудне в густых чащобах растут такие грибки, что на них даже смотреть не стоит — если жить еще охота. Может, это и выдумки, но незнакомых грибов следует избегать. А в этом лесу попадались или сплошь незнакомые, или обыкновенные поганки.

— Грибы есть не будем, — ворчал Прозор. — Зверья всякого тут много. Ягоды? Тоже не рвать и не пробовать. Может, тут вороний глаз на нашу чернику или голубику похож. В общем, други, осторожней! Не тяните в рот что попало.

На краю полянки стояла избушка. Первым ее увидел Борко и, вытянув вперед здоровую руку, тихонько шепнул:

— Гляньте, диво какое… Жилье…

Впрочем, на обитаемое жилье эта ветхая и маленькая избушка мало походила.

Меж трухлявых, почерневших от времени и растрескавшихся бревен зияли широкие — с ладонь — щели. Кровля из пожелтевшего дерна провалена Изба покосилась. Казалось, она вот-вот съедет в сторону, рухнет и раскатится по бревнышку. И стояла она не на земле, а на широком, большом — в половину человечьего роста — пне. Ни окошек, ни трубы.

Весь ее скорбный и ветхий вид говорил, что в ней давно никто не живет.

Прозор, подняв брови, качал головой. Дивились и остальные. Зачем ставить избу на пень? Рухнет! Вон как вся скособочилась — только дунь на нее, и повалится. Одна труха останется. Как в такой жить можно? И ни крыльца, ни двери. Окошек не видно. Даже намеков нет, как в нее входить. Может, со стороны леса вход?

Прозор тронул повод, подал знак оставаться на месте, и неторопливо подъехал к избушке. Оружия венды не доставали, хотя держались настороже. Вдруг какое чудо из избы выскочит?

— Что за леший тут живет? — бормотал Милован. — Пень-то зачем? Рухнет быстро…

Прозор глянул сквозь щели и отпрянул.

— Поехали отсюда, — мрачно прошептал он. — Никто тут не живет. И не жил никогда. Это могила.

Теперь сквозь широкие щели все разглядели, что в избе белели человеческие кости.