Пелагея Стрепетова

Всего этого Стрепетова не замечала. За незначительное внимание гастролера она платила ему восторженной преданностью. То, что он, вопреки общему мнению, отдал ей главную роль в своем бенефисе, показалось ей рыцарским подвигом.

Она вообще ко всему относилась серьезно, с повышенной ответственностью и взвинченной, но искренней экзальтацией. Острая тревога за исход трудной, душевно непригнанной роли перед началом спектакля сменилась тревожной болью за себя. Перед самым выходом кто-то из закулисных доброжелателей сообщил невзначай, что через два дня Докучаев совсем уезжает из Ярославля.

Удар был нанесен вовремя. Впрочем, никто не подозревал его результата.

Внезапный отъезд человека, в чью влюбленность поверила Стрепетова, показался предательством. Думая только об этом, она первую половину спектакля провела в полусне, почти не отдавая себе отчета в том, что происходит на сцене. Но постепенно что-то в ситуации пьесы совпало с личной настроенностью. Обман героя напомнил обман Докучаева. Вымышленный конфликт наполнился реальным содержанием. Отпала условность сценических положений, и вся пьеса внезапно приобрела достоверность и жизненность.

В третьем акте, когда Софья Стрепетовой с криком отчаяния кинулась за уходящим от нее Ганей Решетовым, не только зал, но даже партнеры замерли за кулисами от силы ее порыва.

С этой минуты ход спектакля резко переломился. Драма отверженной любви и насильного расставания нарастала от сцены к сцене. Стрепетову несла уже не подвластная ей, но естественная волна чувств. И на этой волне жил до конца спектакля весь зрительный зал.

О герое вечера, бенефицианте, просто забыли.

Ему и в голову не могло прийти, что бурный успех его протеже имеет отношение к его человеческим поступкам, к его нравственным нормам и поведению. Себялюбивый и мелочный, он не знал бескорыстной радости чужой удачи. Ему доставляло тщеславное удовольствие поддразнивать труппу поощрением способной девчонки, к тому же явно в него влюбленной. Он был готов швырнуть ей со своего барского стола какие-то крохи успеха. Но чтобы этой тщедушной девчонке досталась вся жатва так хорошо налаженного бенефиса, — с этим Докучаев примириться не мог.

Он стоял тут же, на сцене, когда Стрепетовой поднесли камелии, предназначенные, как он думал, ему. Он должен был уступить ей победу и торжество.

Этого Докучаев не снес. Он злобствовал вслух, открыто, забыв о приличиях и воспитании, которыми так кичился. Актеры, ждавшие от бенефицианта угощения, сочувственно окружили его. Стрепетова осталась одна.

На улице ее ждали студенты городского лицея. Она торопливо шла мимо них под громкие приветственные крики. Маленькая, растерянная, с громадным своим узлом и неловко прижатой охапкой цветов, она спешила в тишину зимних улиц.

Тетка утром ворчала: сколько денег загублено на какие-то веники! Если бы что существенное!

И вот теперь, так же неожиданно, как эти цветы, предстоит получить «существенное». Ливрейный лакей объявил об этом с намеренной прямотой.

Господа приехали в карете, и кучер лениво отгонял детей, которые пытались вспрыгнуть на подножку или ухватиться за блестящую дверцу.

Впрочем, господа пробыли недолго. Сидеть было не на чем, да Стрепетова и не пригласила. В надетой наспех лучшей своей юбке гранатового цвета и выходной бархатной тальме она приняла гостей стоя. Гости, все видные люди, заняли собой комнату. Среди них был музыкант Христианович и городской полицмейстер Алкалаев-Карагеоргий. Искусства он не любил и ничего в нем не понимал, но почитал должным присутствовать на всех городских церемониях.

От ярославского общества речь произнес ценитель изящного барон Дризен.

Его красноречие было известно. Он говорил гладко, округлыми фразами, приберегая к концу эффектные обороты. Он чувствовал себя первооткрывателем нового сценического дарования, и это делало его искренним. Значительность минуты придавала словам дополнительный вес.

Барон разъяснил Стрепетовой, что благородная публика «всегда в состоянии оценить истинный талант». Таланту же необходимо помнить, «что вся его сила в труде» и «что лишь путем неослабного стремления к идеалу» может быть достигнут успех.

В большой аудитории, в парадной обстановке речь Дризена должна была произвести впечатление. В тесной комнате, где потолок почти касался затылка, речь звучала слишком торжественно.

К концу своего монолога глава делегации надел на руку Стрепетовой массивное золотое кольцо с вделанной в него эмалевой незабудкой.

Рука была маленькая, смуглая, с коротко остриженными ногтями, немного шершавая, словно только что отмытая после тяжелой работы, и уж совсем не актерская. Кольцо выглядело на ней некстати. Но барон Дризен этого не заметил. Иначе бы он не добавил высокопарно: «Сегодня день вашего обручения со сценой…»

Стрепетовой было неловко. Кольцо почему-то мешало. Безымянный палец, охваченный тяжелым обручем, не умещался на своем месте и неудобно распирал руку. Рука сразу стала чужой.