Пелагея Стрепетова

Это ощущение посторонней тяжести, которую хочется скинуть и которую уже не имеешь права снять, Стрепетова вскоре напомнит своей Аннете в «Семейных расчетах». Точная жизненная деталь неожиданно сообщит сцене дополнительно обостренный драматизм.

От церемонии посвящения, кроме кольца на пальце, остался еще один вещественный след — новое бронзовое портмоне. Оно лежит на дочиста выскобленном, единственном в квартире столе. В одном отделении портмоне — сто тридцать четыре рубля, в другом — перечень почти ста фамилий благотворителей.

До круглой суммы местные меценаты недобрали, но подписной лист сочли нужным оставить.

А деньги нужны нестерпимо. Нужда подпирает так, что впору кричать от яростной боли. В жизни неважно, можно и кое-как. В юбке и чисто выстиранной кофточке даже удобней. Белый накрахмаленный воротничок и белые манжеты, — что может быть красивее? Но в театре этим не обойдешься. Попробуй сыграть женщину из знатного рода, когда на ногах чиненые туфли, присланные из Нижнего заботливой няней! Эти проклятые туфли ограничивают свободу, держат на привязи. А ведь легко и хорошо на сцене, только когда все будничное отступает и не надо думать о мелочных неприятностях, а только о том, что с тобой происходит по пьесе.

Денег, собранных публикой, пожалуй, хватит на самое необходимое.

Подписной лист Стрепетова скомкала и выбросила. Тридцать рублей вложила в конверт и отправила в Нижний Новгород. Остальные сто четыре рубля спрятала на покупки.

Позднее, когда она играла «Без вины виноватые», горькая память всякий раз воскрешала талый февральский день, лакея в красной ливрее, смятение угловатого подростка и сверкающее портмоне, поднесенное деликатными господами из первого ряда кресел. И тогда неудержимо тянуло сыграть не Кручинину, так выигрышно написанную любимым драматургом, а бродягу и «подзаборника» — Григория Незнамова.

В нем каждая черта была знакома и пронзительно узнаваема.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Своих родителей Стрепетова не знала.

В семью нижегородского театрального парикмахера ее закинуло чье-то несчастье.

Ее появление напоминало завязку старинной, знакомой по многим образцам, наивно жалостной мелодрамы. Даже погода, казалось, была взята напрокат из того же литературно-театрального арсенала.

Действительно была осень. Хлестали резкие октябрьские дожди. Полгорода было затоплено грязью. К низу Покровской улицы зыбкий дощатый тротуар совсем захлебнулся в слякоти.

Флигель, который снимал Антип Григорьевич Стрепетов в доме кондитера Кемарского, выходил прямо на улицу. Единственная ступенька крыльца тонула в мутном вечернем сумраке. Флигель тоже был мрачный, линяло-коричневый, с узкими подслеповатыми окнами.

Мальчишка, парикмахерский подмастерье, вышел запереть дом на ночь. Дверь задела какой-то сверток. Когда прошел первый испуг, выяснилось, что сверток живой.

В промокшем насквозь тощем фланелевом одеяльце был завернут ребенок. Кроме тех кусков сахара, положенных, видимо, от отчаяния, никаких опознавательных знаков не оказалось. Сдать ребенка в полицию Антип Григорьевич пожалел. Он оставил девочку у себя и дал ей свою фамилию. Священник, крестивший ребенка, выбрал для него в святцах ближайшее на неделе имя — Пелагея.

Четвертое октября 1850 года Стрепетова считала днем своего рождения.

Тайна, с ним связанная, никогда не была раскрыта.

Близкие к театру нижегородцы считали, что девочка могла быть дочерью водевильной актрисы Глазуновой, служившей в сезоне 1848/49 года. По сведениям наблюдателей, у нее был пылкий роман с гвардейским офицером Балакиревым. (Недаром героем детских галлюцинаций стал неизвестный в гвардейской форме.)

Потом гвардеец куда-то исчез, а через какое-то время скрылась и Глазунова. По подсчетам тех же заинтересованных лиц, эти события совпали с рождением девочки.

Не исключено, что правдоподобную романтическую историю сочинили. Хотя бы для того, чтоб не оставлять неразрешенных загадок. Этого нижегородские обыватели не любили. Они во всем предпочитали ясность и то, чего не знали, домысливали в соответствии с собственными представлениями. Некоторые из них говорили позднее, что Стрепетова очень похожа на мать. Но никогда не забывали напомнить, что та, не в пример дочери, была красавица.

Провинциальная жизнь у всех на глазах мало кого щадила. Соблюдать деликатность с безродным ребенком соседи считали лишним. Слово «подкидыш» вошло в жизнь Стрепетовой вместе с самыми первыми жизненными понятиями.

Рано усвоенное чувство неравноценности до крайности обострило природное самолюбие. Поля искала прибежища в душевной обособленности и внутреннем уединении.

Взрослые бывали прямолинейны и откровенно бестактны. Девочка отвечала им строптивостью, упрямым несогласием, иногда резкими вспышками протеста. Необузданная вспыльчивость странно соединялась с мечтательностью и экзальтацией. Душевное равновесие не приходило. А именно к нему стремились ее приемные родители.