Пелевин и поколение пустоты

Это было довольно свежо. Он приехал в Москву через месяц, предложил встретиться возле кинотеатра “Пушкинский”, там кафе было, “Лукоморье” вроде. В нем стояла редкая тогда Lavazza и по-европейски пахло кофе. В общем, он не пришел на встречу. Это было вполне ожидаемо, но неприятно. Он жил тогда с родителями в Чертанове. Я дозвонился до родителей, они говорят: знаете, ужасное дело, накануне встречи “Витенька загремел в реанимацию”. Выяснилось, что он выпивал в Москве, и какие-то тетки подсыпали ему клофелин. К счастью, через неделю он вышел из больницы и с юмором об этом рассказывал. Говорил, что потерял бдительность в Америке. А так-то чуть не отдал концы.

Наконец, мы встретились. Он принес листочек с написанными ответами на вопросы, мы зачитали на камеру. Причем на объектив был надет футляр, чтобы не дай бог мы его не сняли. Под техномузыку смонтировали, единственное фото, которое смогли найти, – маленькое такое на вагриусовской книжке. Мы его морфили чуть ли не неделю из Пелевина в Чапаева. А потом однажды через несколько месяцев Пелевин позвонил мне на домашний и рассказал странный анекдот. Что ему написал человек из Белоруссии, которого звали ровно так же, как героя “Дня бульдозериста”, и с которым в жизни произошло что-то похожее».

Затворники

С 1972-го – года выхода первой части «Крестного отца» – и до конца жизни (2005) исполнитель роли крестного отца дона Корлеоне Марлон Брандо ни разу так и не смог заплатить по счету ни в одном ресторане нью-йоркской Маленькой Италии. «Ну что вы, дон Корлеоне!» – рассыпались в улыбках кабатчики и отказывались брать с него деньги.

Поскольку продолжалось это три десятка лет, можно предположить, что великого актера такое положение вещей не очень тревожило: он продолжал ходить в эти рестораны, продолжал просить счет и картинно удивляться, что все опять бесплатно.

Такой характер. Такой темперамент. Возможно, за бесплатный обед приходилось фотографироваться на память с хозяином заведения. Шел и на это. Есть подозрение, что не без удовольствия. Потому что если человек действительно не хочет ни с кем общаться, то он, как великий российский математик Григорий Перельман, и не общается, обрубив все связи с внешним миром.

Или социализируется только с себе подобными, как Бобби Фишер, который жил исключительно с шахматистками неважно из какой страны: Венгрии, Югославии, Японии.

Или как актриса Грета Гарбо, которая перестала сниматься в 36 и еще полвека провела в нью-йоркских гостиничных апартаментах, не дав ни одного интервью. А зачем? Обеспеченная актриса на пенсии не нуждалась в дополнительной рекламе. И похоже, не испытывала острой нехватки общения с журналистами.

Похожая история приключилась с писателем Сэлинджером. В 48 он издал свою последнюю повесть «16-й день Хэпворта 1924 года» и удалился в добровольное нью-гэмпширское заточение, пресекая через суд попытки опубликовать его переписку и предать огласке частную жизнь. А уж как за ним охотились.

Все понятно. Писатель сказал то, что хотел сказать. Человек вообще не обязан разговаривать с незнакомцами. Объяснения утомительны. По любым вопросам обращайтесь к каноническому корпусу текстов.

В девяностые Пелевин еще появлялся на людях, давал, пусть и нечастые, интервью. Самое, наверное, яркое – Карине Добротворской для Vogue[22], в котором писатель объяснил, почему предпочитает короткую стрижку («ты можешь просто голову сунуть под кран, когда моешь рожу»), выдал свою трактовку зодиакальной системы («созвездий не двенадцать, а тринадцать») и всю дорогу настойчиво клеил интервьюершу. Однако в последние десятилетия контакт с внешним миром свелся к минимуму, диалоги с журналистами – по пальцам пересчитать.

Автор «Чапаева» вошел в ряд антипубличных публичных фигур.

Принципиальное отличие в том, что Пелевин не закончил профессиональную карьеру, не ушел на покой, не достиг статуса богоравного чемпиона. Он продолжает писать и публиковать книги с ровной периодичностью.

Книги не самый ходовой товар на свете, и романам даже такого популярного автора никогда не повредит рекламная кампания. Наверняка издатели регулярно обращаются к писателю с просьбой для общего же блага все-таки дать пару-тройку интервью ведущим изданиям, сходить на телешоу, мелькнуть в светской хронике. Ему не больно, а тиражам польза выйдет. На подавляющее большинство просьб такого рода Пелевин отвечает отказом. Почему?

Вопрос занимает многих. Кто-то видит за этим обыкновенную нерасположенность к общению, а кто-то – иезуитский расчет, долгоиграющую пиар-компанию от обратного.

«Я Пелевина видел»