Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Он очень ловко в одну минуту распарывает швы матраса и вынимает оттуда шерсть, до которой он никогда не дотрагивается голыми руками. Одна из палочек, подлиннее, которую он держит в правой руке, быстро описывает в воздухе большие круги и со свистом опускается на шерсть, унося потом с собой целую щепотку. Потом приходит в действие другая палочка, покороче; она снимает шерсть с другой, подбрасывает ее в воздухе, и бьет, и треплет ее со всех сторон, пока из нее не вылетит вся пыль. А в это время палочки, ударяясь друг о друга, выбивают отчетливый ритм, передаваемый у матрасников от отца к сыну.

Производится вся эта операция очень ловко. Приятно смотреть на быстроту движений матрасника: он вполне владеет своими палочками и может подбросить ими как одну ворсинку, так и целый тюфяк. Когда шерсти уже не остается в чехле тюфяка, матрасник усаживается отдохнуть где-нибудь в тени дерева и закуривает папиросу. Вот тут-то и можно поболтать с ним.

В южных странах такой рабочий всегда найдет себе слушателей, и дети обыкновенно приходят в восторг, когда он появляется во дворе. В монастырской школе общины правоверных сестер к его услугам прибегали аккуратно через каждые две недели, но, несмотря на эту частоту, его появление каждый раз вызывало общее возбуждение.

Матрасник был единственным мужчиной, проникавшим в школу. Отец Муро не считался мужчиной. И в самом деле, это духовное лицо во многих случаях проявляло качества, свойственные исключительно женщинам.

Памплонский матрасник был худой человек с большим кадыком, с острыми черными глазами, от которых ничто не укрывалось, несмотря на пыль, среди которой ему приходилось работать.

На него смотрели, как на своего, и считали его настолько безвредным, что ему разрешалось ходить по всему дому и по саду с высокими стенами. Монахини всегда остерегаются мужчин вообще, но питают полное доверие к тем отдельным мужчинам, с которыми им приходится иметь дело.

Воспитанницам школы разрешалось смотреть, как работает colchonero, особенно старшего возраста, вроде Хуаниты де Модженте или ее подруги Милагрос с золотисто-красными волосами.

Однажды Хуанита так пристально смотрела на матрасника, что его черные глаза с каждым взмахом палочек невольно поворачивались в ее сторону. Другим девушкам это зрелище скоро наскучило, и они ушли в другую часть сада, где солнышко грело сильнее и где цвели уже фиалки. Но Хуанита осталась.

Она не знала, что и этот матрасник был одним из друзей Марко.

Вдруг палочки перестали выбивать дробь с такою силою. Стало тихо, и Хуанита могла говорить свободно.

— Hombe, — спросила она, — знаешь ли ты Марко де Сарриона?

— Я знаю церковь Богородицы в Тени, — ответил он сквозь окружающую ее пыль.

— Может, ты передашь ему письмо?

— Сложите его поаккуратнее и бросьте на шерсть, — промолвил матрасник и вдруг забарабанил с прежней силой.

Хуанита стала рыться с кармане.

— Нет, нет, — быстро сказал матрасник, — я — кабалеро и не могу взять денег от дамы.

Хуанита направилась в глубину сада. Уходя, она незаметно уронила на кучу шерсти небольшую сложенную вчетверо бумажку. Палочки задвигались еще сильнее, шерсть полетела целыми клоками и быстро закрыла оброненное послание. Этого не заметил ни один пристальный взгляд, наблюдавший за воспитанницами из-за решетчатого окна.

Доставив Хуаниту обратно в монастырскую школу, Марко с отцом вернулись в Сарагосу. Они пользовались здесь известным влиянием, и в Сарагосе твердо поддерживались законность и порядок, не то, что в Барселоне, которая всегда была республикой и всегда обнаруживала склонность к волнениям и беспорядкам. Третий соседний город, Памплона, продолжала оставаться клерикальной и вела себя двусмысленно. Здесь Саррионов встречали не очень приветливо.

Вся Испания как бы замерла в ожидании. Убийство Прима потрясло всю страну. Король уже успел нажить себе врагов. Энтузиазм его давно пропал. Его новые подданные, со своей стороны, предпочитали бы, чтобы он лучше сделал несколько ошибок, чем оставался в ожидании чего-то.

В Испании уже поднимались разговоры о демократии и республике, и новый король едва сидел на троне.

— Нам остается только поддерживать порядок в нашем маленьком уголке, — говорил Саррион.

Поэтому он оставался в Сарагосе и широко растворял для всех двери своего обширного дворца. А в это время Марко беспрестанно носился то в Наварру, то опять вверх по долине реки Волка до самой Торре-Гарды.

Никто не знал, где в это время был Эвазио Мон. Париж пал. Появилась коммуна. Франция была ввержена в бездну унижения, и карлистские коноводы без всякой помехи плели свои заговоры в Байоне.

— Пока Мона нет, беспокоиться за Хуаниту нечего, — говорил Марко. — А вернуться в Сарагосу без того, чтобы я не узнал об этом, он не может.