Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Его била лихорадка. Долго и без движения сидел он, когда представление уже кончилось. Он как-то забыл даже имя самого творца этой оперы.

Наконец он как будто очнулся от сна. Это он, чистый и неприкосновенный таинственный посланец небес, к которому не может никто обращаться с вопросом.

Он поднялся с места, гордый и царственный.

В ложу был позван барон Глаубах.

— Знаете ли вы, где живет человек, создавший эту… эту чудную вещь? — проговорил герцог.

— Конечно, ваше высочество.

— Спешите, телеграфируйте, что я хочу видеть его завтра. Слышите, барон, завтра же. Я хочу наградить его по-королевски. Я благодарен ему на всю жизнь за эти часы.

— Слушаю. Как будет угодно вашему высочеству.

— Завтра же он должен быть здесь, понимаете… Я не отпущу его, этого волшебника в царстве красоты, создавшего такую вещь. А вы, барон, возьмите вот это на память о сегодняшнем вечере.

Альфред снял с пальца драгоценное кольцо.

— Я всегда носил этот сапфир. Он такого же голубого цвета, как цветы моих лугов. Он прозрачен, как горный поток у подножья Гогенарбурга. Глядя на этот перстень, вы должны вспоминать обо мне, освобождающем искусство от унижения. Позвольте мне самому надеть вам этот перстень и поблагодарить вас за эти часы.

Барон Глаубах не знал, что делать. Как человек, строго соблюдавший придворные церемонии, он не смел высказаться при таком бурном излиянии чувств своего государя.

Он подчинился молча. Взял перстень и позволил герцогу надеть его себе на палец. Альфред заключил его в свои объятия и порывисто поцеловал.

— Барон, завтра я должен видеть и слышать этого художника. Переживу ли я эти часы, которые отделяют меня от утра? Благодарите его от моего имени. Я хочу… Да, так. Я подарю ему серебряные доспехи. Я сейчас закажу для него серебряный шлем с лебедем.

Альфред поднялся и пошел вниз по освещенной, как день, лестнице и исчез в своем дворце.

Когда он дошел до своих апартаментов, камердинер доложил, что холодный ужин готов.

— Не хочу, мой друг, — отвечал юный герцог.

Он скрылся в аллее. Когда он вступил в свой зимний сад, вспыхнули огни, цветы стали испускать свой бальзамический запах. Большие белые розы тихо склонялись к водам искусственного озера. Альфред сел в челнок и неслышными легкими ударами весел он был уже на середине озера. Тут он выпрямился во весь свой рост. Из ясных вод в блеске искусственного солнца глянул ему навстречу его собственный образ. Здесь впервые он представил себя, тем рыцарем с лебедем.

V

Через три дня маэстро и герцог встретились.

Телеграмма Глаубаха осталась без ответа. Альфред не находил себе места. Он приказал своему секретарю Винтереру отыскать творца оперы и немедленно привезти его во дворец.

Благодаря своему красноречию, Винтереру удалось уговорить этого уже ожесточенного, порвавшего с миром человека, и он поехал с ним.

В роскошный кабинет Альфреда вошел человек лет пятидесяти, скорее невзрачный, чем представительный.

По лицу герцога скользнуло легкое разочарование, когда он впервые увидел этого воплотителя своих смелых мечтаний. Эпитет «божественный», с которым он хотел обратиться к нему, замер на его губах.

Но, взглянув в эти чудные голубые глаза, он быстро оживился. Это как будто из мрамора выточенное лицо, смело выгнутый нос, блеск его глаз, нервное подергивание нежных рук, волосы, в изобилии ниспадавшие на слишком широкий лоб, — все это придавало маэстро вид чего-то необычайного. Этому способствовала и одежда, в которой он предстал перед герцогом.

На нем была бархатная куртка, в руках он держал бархатный берет, который по своей форме напоминал береты, встречающиеся на картинах Рембрандта.

— Как мне назвать тебя, — послышался голос Альфреда, — маэстро, брат, родственная душа, творец Тангейзера? Я призвал тебя сюда, чтобы поблагодарить тебя, разрешителя души моей, проводника к солнечному свету.

— Ваше высочество, — смущенно заговорил маэстро, — этот поток милостей, который с первых же слов… на мою слабую голову.

— Нет, нет! — перебил его Альфред. — Не то, единственный. Ты брат мой, по которому давно томилась душа моя. Оставайся при мне, при моем дворе, дай мне руку, веди меня на вершину, где звучит гармония твоей души! Хочешь?

— Меня не поняли, — с горечью отвечал маэстро. — С моей головы сорвали едва завоеванный венец, меня осмеяли вместе с моим творением. Бедность, скудость, ожесточение, голод и домашние невзгоды были единственными спутниками моего тернистого пути. Высоко, выше, чем когда-нибудь, носится в облаках венок, к которому тянутся мои дрожащие руки и который я никогда, никогда не достану.

— Ты уже достал его, ты уже держишь его в руках, — воскликнул с одушевлением Альфред. — Эта диадема прекраснее всех королевских корон в мире. Будь моим, будь мне вождем и руководителем! Хочешь?

Дрожь пробежала по телу маэстро.

— Если бы я мог уверовать, что в вас, герцог, я нашел избранного… Я не подберу выражений… Знатока моего искусства… искусства будущего, о котором я мечтаю… Рыцарь с лебедем лишь предвестник его, лишь предчувствие, а не завершение того, что я чувствую, слышу в храме этого нового искусства…