Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

Блестящие покои северного флигеля были приведены в порядок. Это продолжалось недели и месяцы. В первые дни из Гогенарбурга в столицу каждый день летели депеши и курьеры. Потом Альфред избрал в качестве летней резиденции замок Турн, находившийся недалеко от столицы. Отсюда правил он первое время. Благодаря быстрой рыси его лошадей, которых меняли трижды во время пути, он мог доезжать до столицы за два с небольшим часа. Таким образом, суета оживленной улицы герцога Бернгарда в самом центре столицы чередовалась для него с видами на великолепное голубое озеро, омывавшее стены его замка. Но чаще бывало так, что в замок призывались высшие чины двора и министры. Бауманн фон Брандт про себя проклинал капризы молодого герцога, который вздумал управлять, не показываясь в свою столицу.

Но министру-президенту и высшим сановникам пришлось пережить в эти первые месяцы нового правления нечто еще более удивительное. Альфред входил во все мелочи, во все подробности докладов, чего никогда не бывало прежде. У чиновников всех ведомств оказались теперь полны руки работы, чтобы исполнять все приказания молодого герцога и удовлетворять всем его желаниям.

До поздней ночи работал телеграф между замком, министерствами и другими главными управлениями. У Альфреда была странная привычка рассматривать все государственные дела в те тихие часы, когда все живущее покоится во сне. В круглом окне маленького замка в ночной тиши падал мягкий свет лампы на тихое озеро и на горный ландшафт, озаренный волшебным светом луны. Там сидел одинокий юноша и руководил, как ему подсказывала его фантазия, судьбами целого народа.

Часто среди глубокой ночи герцогский экипаж вдруг останавливался перед зданием министерства финансов в Кронбурге, и Бауманн фон Брандт, согласно приказу, должен был совершать ночную поездку в замок. И всемогущий когда-то министр подчинялся капризам своего нового, юного государя. Он боялся, как бы бразды правления не попали в другие руки.

Во время таких ночных аудиенций, которые герцог давал не только ему, но и другим в угловой комнате своего замка, уединенного и почти неприветливого, он с удивлением присматривался к внутреннему миру этого преждевременно созревшего юноши, как он называл его, который вдруг стал на его глазах выдающимся человеком.

«Как это делал мой отец», — таков был обычный в первые недели ответ Альфреда, но уже месяца через два-три все переменилось. Самостоятельность овладела юным монархом, и приказания и распоряжения министра-президента нередко возвращались к нему перечеркнутые каким-нибудь одним словом Альфреда, чего никогда не бывало при герцоге Бернгарде.

«Невозможно», «не следует», «необходимо изменить сообразно моим предположениям», — читал он на полях объемистых докладов, на добросовестную разработку которых ушло несколько недель.

Острый взгляд Альфреда, меткие суждения, сказочная память, энергия и редкий дар схватывать во всем самое важное — все это не только удивляло, но просто пугало не только министра-президента, но и всех окружающих.

Мелочи, которые можно было разрешить в одну минуту, с молодым герцогом обсуждались часами; он хотел быть осведомленным во всем. Наоборот, законопроекты, требовавшие со стороны государства больших финансовых жертв, разрешались им немедленно, начертанием неизменного «согласен».

«Прошу не представлять мне всякие мелочи относительно благотворительности и жалованья чиновникам, находящимся на моей службе», — гласила отметка, сделанная на полях бумаги с указанием расходов на содержание герцогского двора.

Наконец двор окончательно был перенесен в Кронбург. В октябре праздновался традиционный народный праздник. Его справляли за городскими воротами, на огромном луге, под защитой колоссальной фигуры, которая в образе гигантской женщины воплощала величие герцогства.

В первый раз со дня погребения своего отца показался герцог народу. Теперь он был совсем другой. Его темные глаза на этот раз сияли радостью. Он смешался с народом, а при раздаче призов собственноручно раздавал их крестьянам.

Вечером этого дня Альфред впервые после восшествия на престол отправился в театр.

Ночью директор театров барон Глаубах был вызван к герцогу.

— Любезный барон, — начал Альфред. — Сегодняшнее представление мне не понравилось. Все это были кулисы. Не было правды, не было природы.

Старый барон с горечью покачал головой. Он побледнел. Он заколебался на своем видном посту, которого при герцоге Бернгарде никто не решался оспаривать у него.

— Ваше высочество, — забормотал он смущенно…

— Садитесь, барон, — снова заговорил Альфред. — Я попросил бы вас доложить мне о новых пьесах, принятых для театра. Если что-нибудь можно устроить сегодня ночью…

— Ваше высочество…

— У меня есть идея, есть настроение, чувство того, чем должна быть придворная сцена. Все эти образы и тона нечто совершенно другое, чем то, что я видел сегодня в театре.

— Ваше высочество, — снова забормотал директор.

Но Альфред не дал ему говорить.

— Нужно вообразить, любезный барон, что где-нибудь в отдаленной земле живет гений, что… Вы понимаете меня?