Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

И вот теперь его снова привело сюда падение министерства Бауманна фон Брандта и последовавший затем приказ герцога Альфреда.

Следуя примеру своего покойного отца, Альфред принял на счет своего цивильного листа расходы по содержанию скромного двора своего дяди и его дочерей. Матильда-Маргарита и Адельгейда-Эмма под надзором гофмейстерины, графини фон Шанцинг, довольствовались входившей в моду английской игрой в мяч. Они смеялись, шутили и не могли наиграться в эту игру, требующую большой грации и ловкости.

Обе были истинными отпрысками герцогского рода, славившегося своей вошедшей в поговорку красотой. Их сходство с двоюродным братом, красивым, как сам Аполлон, бросалось в глаза. В особенности была похожа на него старшая, Матильда-Маргарита, у которой, как и у Альфреда, были большие темные загадочные глаза и пышные, волнистые каштановые волосы. Адельгейда-Эмма казалась приветливее и любезнее своей сестры. Светлые голубые глаза придавали ее тонкому, обрамленному темными волосами лицу приветливое выражение и отнимали у него ту неприступность, которая заметна была у ее сестры.

— Что с тобой сегодня, ты не отразила ни одного шара! — вскрикнула звонким голосом Адельгейда.

— Не знаю, — отвечала старшая сестра. — У меня какое-то странное, пожалуй, даже печальное настроение.

— Печальное?

И Адельгейда рассмеялась серебряным смехом.

Графиня фон Шанцинг подошла с озабоченным видом к Матильде и спросила:

— В самом деле, ваше высочество чувствуете себя нехорошо?

— Наоборот, отлично, добрейшая графиня. Физически я чувствую себя превосходно.

— А в других отношениях?

— Говоря откровенно, Лаубельфингелю предстоят вещи, которые меня очень беспокоят, кроме шуток!

— Что вы хотите сказать? — продолжала допрашивать ее Шанцинг.

— Вы легко могли бы догадаться об этом и сами. Посетители, которые здесь принимаются, приводят меня в ужас.

— Какие посетители? Мне нет никакого дела до того, кто бывает у отца, — со смехом заметила Адельгейда. — Положительно не понимаю, в чем ты видишь опасность?

— Ты еще слишком молода, Адельгейда. Этот Бауманн фон Брандт предвещает опасность. Дня не проходит без того, чтобы его безбородое птичье лицо не появилось в залах замка или в аллеях парка! А ведь он уволен в отставку и в немилости у герцога. Его присутствие в Лаубельфингеле накличет беду для отца и для нас.

— С которых пор ты стала заниматься политикой? Это дело Альфреда и его министров.

— Ты слишком легко ко всему относишься, Адельгейда! Сверженный министр, которому хочется втянуть отца в Бог весть какие планы, не один. Сюда заглядывают и другие. Недаром же они приезжают сюда!

— Ты говоришь о кронпринце Карле, который приезжал сюда недели две тому назад? Конечно, он был здесь не без причины, не без цели.

Матильда вдруг густо покраснела.

— Кронпринц? Да, конечно… Я говорю и о нем… но…

— А про кого же еще?

— Меня беспокоит старый князь Лейхтенштейн.

— Да он годится нам в дедушки.

— Тем более это страшно. Ты понятия не имеешь о том, как обыкновенно пристраивают принцы своих дочерей.

— Перестань, пожалуйста.

— Да, именно пристраивают. Вчера отец мимоходом сказал, что поместья, которыми князь владеет в России, и богатства, которые ежегодно он получает от них, способны оздоровить финансы целого государства.

— Ну, если это сказал отец, то действительно стоит об этом подумать.

— Кроме того, и принц Карл бывал здесь не даром… Он глаз не спускал с нас обеих. Потом…

— Что потом?

— Потом о нем нет ни слуху ни духу. Переговоры, по-видимому, разбились о какие-то препятствия. Это ужасно — чувствовать себя предметом какой-то торговли.

— А разве ты чувствуешь себя им?

— Да. Вот уже года два-три, как я потеряла всякое спокойствие и уверенность. В каждом посетителе Лаубельфингеля я вижу покупателя.

— Фу, зачем ты называешь это так?

Графиня Шанцинг, которую начинал тяготить этот разговор, удалилась.

— Ты начиталась новейших книг, Матильда. Не следует выражаться таким образом.

— Почему же не следует? Может быть, ты воображаешь, что я испугаюсь этого имени, как оно ни противно. Хитрый дипломат, этот пройдоха Бауманн, не даром здесь. А о чем же может идти речь, как не о руке какой-нибудь из принцесс? Я нахожу это отвратительным. Всякий раз, как я вспомню об этом старом Лейхтенштейне, меня бросает в холодный пот.

— А когда ты думаешь о кронпринце Карле, тогда во что тебя бросает?

— Ты плохо воспитана, Адельгейда.

— Может быть, но зато, несмотря на свою молодость, правильнее понимаю вещи. Ты думаешь, я не заметила ваших взглядов. Ну, я жалую тебе княжескую корону. Она отлично пойдет к твоим каштановым волосам. Уступаю тебе влюбленного принца, ибо я…

И она вдруг смолка.

— Не бойся Лейхтенштейна, это нелепо и глупо.

— Собственно говоря, ты права. Чего я боюсь? Переговоры еще не кончены. Карл вернется. Перестанем вспоминать об этом старом Лейхтенштейне. Ну, а ты как?

— Я? Что ты хочешь сказать?

— Ты сказала, что…

— Разве я что-нибудь сказала о себе?

— Сказать, не сказала, а так намекнула, что ты уступаешь мне Карла и княжескую корону, ибо ты сама…