Пелопоннесская война

Кнем и Брасид, не желавшие возвращаться домой с вестью о собственной неудаче, теперь находились в отчаянном положении, а потому согласились на предложение мегарцев атаковать Пирей. Сама идея была невероятно смелой, но, как подсказывали мегарцы, афинскую гавань ничто не прикрывало и никто не защищал. Кроме того, афиняне были слишком уверены в своих силах и плохо подготовлены к вражескому нападению, поскольку стоял ноябрь и мореходный сезон уже завершился. Да и кто бы мог ожидать столь дерзкой атаки со стороны разбитого пелопоннесского флота, который совсем недавно с позором покинул Коринфский залив? План пелопоннесцев, рассчитанный на внезапность, состоял в том, чтобы отправить гребцов со своих кораблей по суше к мегарскому порту Нисея в Сароническом заливе. Там им предстояло найти сорок мегарских трирем, стоявших без экипажа, и немедленно отправиться на них к ничего не подозревавшему и незащищенному Пирею. Первый этап прошел, как и было задумано, но у Нисеи спартанские командиры, «устрашившись опасности, не отплыли в Пирей, как задумали (их, говорят, задержал противный ветер)» (II.93.2). Вместо Пирея они напали на Саламин и занялись его опустошением, чем и выдали себя с головой. Сигнальные костры подняли в Афинах тревогу, и вскоре там началась паника, так как афинянам показалось, что спартанцы уже овладели Саламином и направляются к Пирею. По мнению Фукидида, спартанцы вполне могли бы преуспеть в этом, если бы не их робость, за которую пришлось дорого заплатить. На заре к афинянам вернулось мужество. Пешее войско было отправлено на охрану порта, а флот двинулся к Саламину. При виде афинских кораблей пелопоннесцы тотчас же обратились в бегство. Афины были спасены, и афиняне приняли меры, чтобы в будущем не допустить успеха подобной внезапной атаки.

СМЕРТЬ ПЕРИКЛА

Удары по Навпакту и Пирею провалились, потому что у пелопоннесцев отсутствовал опыт действий на море, что стоило им серьезных ошибок и делало их робкими в бою. Перикл предвидел все это, но не дожил до исполнения своих прогнозов. В сентябре 429 г. до н. э., через два с половиной года после начала войны, он умер. Его последние дни не были счастливыми. «Первого гражданина» Афин отстранили от должности, осудили и подвергли наказанию. Многие из его друзей, а также сестра и законные сыновья, Ксантипп и Парал, умерли от чумы. Потеряв наследников, он умолял афинян сделать исключение из закона, согласно которому гражданами могли считаться лишь те, у кого оба родителя были афинянами, – закона, который он сам ввел более двух десятков лет назад. Он просил о гражданстве для Перикла, своего сына от Аспасии, уроженки Милета, которая была его возлюбленной на протяжении долгого времени. Афиняне удовлетворили его просьбу.

Перикла в его последние дни обременяли и общественные дела. Его политика умеренного сдерживания закончилась войной, а избранная им консервативная стратегия казалась неспособной обеспечить в этой войне победу. В результате чумы погибло намного больше афинян, чем могло бы быть потеряно в любой битве. Сограждане возлагали на него ответственность за войну и за стратегию, которая усугубляла последствия чумы. В последние часы жизни несколько ухаживавших за ним друзей, полагая, что он спит, принялись обсуждать его величие, его могущество и его подвиги, а в особенности – множество побед, которые он одержал во славу Афин. Однако Перикл слышал их разговор и выразил удивление тем, какие именно заслуги они выбрали для восхваления, ведь подобные деяния, как он полагал, часто бывали обязаны случаю и совершались многими. «А о самой славной и важной заслуге не говорят: ни один афинский гражданин из-за меня не надел черного плаща[14]» (Перикл 38.4). Таков был ответ человека с отягощенной совестью тем, кто обвинял его в сознательном развязывании войны, которой он мог избежать.

Смерть Перикла лишила Афины лидера, обладавшего уникальными качествами. Он был выдающимся военным и стратегом, но в еще большей степени – блистательным политиком редчайших дарований. Он определял политический курс и мог убедить афинян принять его и строго следовать ему, мог отговорить их от чрезмерно дерзких предприятий и вдохновить их тогда, когда они теряли веру в себя. Победив болезнь, Перикл, быть может, нашел бы в себе силы заставить афинян придерживаться последовательной политики, чего не смог бы сделать никто другой из его сограждан. В своей последней сохранившейся речи Перикл говорил, что образцовый государственный деятель «не хуже, чем кто-либо другой, понимает, как следует правильно решать государственные дела, и умеет разъяснить это другим… любит родину и стоит выше личной корысти» (II.60.1–3). Никто не обладал этими качествами в большей мере, чем сам Перикл. Если он и допускал ошибки, то он же был тем, кто лучше других афинян мог их исправить. Его соотечественники будут горько сожалеть о его уходе.