Пьем до дна

Вокруг столба проложили однорельсовую колею, по которой ходила двухколесная тележка. К этой тележке на подвесках крепился металлический лист, отполированный так, что он стал превосходным зеркалом. Лист был изогнут в форме параболы.

Огненный шар китора находился точно в центре этой параболы. За шаром на киторе располагался щит, защищавший владельца оружия. Этот щит я убрал.

Да, мы соорудили прожектор, который должен был сосредоточить белые лучи китора и направить его узким лучом над Стеной на равнину для защиты Калинора. Я мог направить этот луч в любое место на равнине – с определенными ограничениями. Оставалось надеяться, что его смертоносные качества не ослабнут с расстоянием.

Фентон читал этот отчет по мере того, как я его писал. Мы с ним здесь одни. Понимаете, только мы осмеливались быть вблизи китора, когда он включен. В его лучах тафеты растают, как воск. Мы соорудили экран вдоль Стены, достаточно высокий, чтобы защитить крылатых, которые будут до последней возможности защищать крепость. Но все, что они могут сделать, будет величественно, но тщетно, и судьба Мернии была в моих руках и в руках Фентона, двух жителей Земли, спустившихся под землю, чтобы участвовать в гражданской войне, принципы которой были близки нам так же, как принципы нашей собственной Гражданской войны.

Судьба Мернии и зеленого, залитого солнцем мира, который о существовании Мернии и не подозревает.

Мне придется прервать запись. Антил снизу передал, что сураниты пересекли пропасть и их лузаны достигли того места, где Сеела разрушил дороги. Они выгрузились из машин.

Теперь они идут по полям фортлика. Я вижу их как большое зеленое облако, надвигающееся от горизонта. Они еще за пределами досягаемости моего солнечного луча. За несколько оставшихся минут я еще раз должен проверить то, что построил, поэтому перестаю писать.

Странно, но я обнаруживаю, что мысленно прощаюсь с тремя женщинами. С тремя из всех женщин, которых знал.

С Энн Доринг, конечно. И, неудивительно, с Налиной, хотя она враг.

Я думаю о той хладнокровной эффективности, с которой Лииалии в эти часы помогала нам, и это заставляет меня вспомнить третью женщину.

Это Эдит Норн!

Выдержка из дневника Энн Доринг, 1 сентября 1934 года

Я вернулась в лагерь Ванука, но каким иным все стало! Вместо счастливой болтовни полусотни буйных мальчиков мрачная тишина, молчание, за которым словно скрывается страх.

Все пытались улыбками прикрыть тревожную ситуацию. Вчера вечером доктор Стоун улыбался, когда пытался убедить меня поселиться в отеле в Олбани или в его доме, а не в лагере. Он продолжал улыбаться, когда я сердито отказала ему, сказала, что он скрывает от меня факт болезни Дика, и угрожала, что обращусь к властям, если он не пустит меня к брату. Есть преимущества в профессии актрисы: он и не подозревает, по какой причине я перелетела через континет.

Эдит Норн улыбалась, когда встретила меня у ворот. Как доктор, она улыбалась губами, но в ее глазах не было улыбки. Она отвела меня в изолятор и настояла на том, чтобы я спала у нее, а не в гостевом доме. Ее мое показное беспокойство о Дике не обмануло. Лежа в темноте, мы говорили о Хью Ламберте.

[Примечание издателя. Далее мисс Доринг пересказывает то немногое, что знала мисс Норн об исчезновении Ламберта; это уже изложено выше и поэтому здесь опускается. Сестра, конечно, не объяснила истинную природу болезни Джетро Паркера и ничего не сказала о странных и тревожных событиях проследних двадцати четырех часов.

]

Когда Эдит кончила, я, как ни странно, разделила ее уверенность, что Хью жив и каким-то образом сумеет вернуться к нам. Я разделила с ней кое-что другое, сознание, что мы обе отчаянно влюблены в него, хотя ни одна из нас не выразила этого в словах.

Она слишком благородный человек, чтобы между нами была ревность. Напротив, нас сблизила общая беда, так что когда пришлось ложиться спать, мы стали подругами.

Я пишу это в ее комнате. Эдит ухаживает за пациентами, потом мы пойдем в столовую застракать. Солнце светит в окно, и на подоконнике сидит птица, смелая маленькая птица с серой головой, серыми крыльями и желтыми и черными полосками на груди. Ее маленькое горло раздувается, когда она смотрит на меня дерзкими маленькими черными глазами и говорит мне: «Чирап! Чирап! Чирап!» [Cheer up (англ.) – подбодрись! – Прим. пер.] Но я не могу. Не могу отказаться от чувства, что произошло что-то ужасное, что-то такое, что я узнаю, когда вместе с Эдит пойду между пустыми бунгало.