Пена дней

Николя мрачно глядел на плиту. Он сидел перед ней на табуретке с кочергой и паяльной лампой в руках и обследовал ее нутро. Конфорки постепенно становились какими-то дряблыми, а стенки из листового железа — мягкими, напоминая по плотности тоненькие ломтики швейцарского сыра. Услышав шаги Колена в коридоре, Николя выпрямился. Он чувствовал себя очень усталым. Колен толкнул дверь и вошел в кухню. Вид у него был довольный.

— Ну как, — спросил Николя, — удачно?

— Да, я его продал, — ответил Колен, — за две с половиной тысячи.

— Две с половиной тысячи инфлянков?

— Да.

— Колоссально!..

— Я тоже на это не надеялся. Что, изучаешь плиту?

— Ага. Она на глазах превращается в дровяную печь, и я, черт побери, ума не приложу, чтобы это значило.

— Очень странно, — согласился Колен. — Впрочем, не более чем все остальное. Ты заметил, что происходит с коридором?

— Да, кафель там превращается в дерево.

— Повторяю еще раз, — сказал Колен, — я не хочу, чтобы ты оставался здесь.

— Пришло письмо, — сказал Николя.

— От Хлои?

— Да. Оно на столе.

Распечатывая конверт, Колен услышал нежный голос Хлои, и, чтобы прочесть письмо, ему надо было только слушать. Вот что она писала: «Колен, дорогой мой, я чувствую себя хорошо. Погода здесь прекрасная. Единственно, что неприятно, это снежные кроты — зверьки, которые живут под снегом. У них рыжий мех, и они громко воют по вечерам. Они нагребают сугробы, о которые то и дело спотыкаешься. Солнце сияет вовсю, и я скоро вернусь».

— Это добрая весть, — сказал Колен. — Да, так вот, ты должен перебраться к Трюизмам.

— Нет, — сказал Николя.

— Не нет, а да. Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты тут оставался. Ты стареешь день ото дня. Повторяю, я подписал за тебя контракт.

— А как же мышка? — спросил Николя. — Кто будет ее кормить?

— Я займусь ею сам.

— Это невозможно. И я сразу стану чужим для вас.

— Да нет же! Но тебя давит атмосфера нашего дома. Никто, кроме меня, не может ее вынести.

— Ты все твердишь одно и то же, а что толку?

— Не в этом дело.

Николя встал и потянулся. Вид у него был печальный.

— Ты больше не готовишь по рецептам Гуффе, — продолжал Колен. — Ты запустил кухню и на все махнул рукой.

— Ничего подобного, — запротестовал Николя.

— Дай мне договорить. Ты больше не надеваешь выходной костюм по воскресеньям и не бреешься каждое утро.

— Ну, это не преступление.

— Нет, преступление. Я не могу тебе платить столько, сколько ты стоишь. Правда, теперь ты уже и стоишь меньше, и это отчасти по моей вине.

— Чепуха, — сказал Николя. — Ты же не виноват, что у тебя начались неприятности.

— Нет, виноват, — возразил Николя. — Это случилось потому, что я женился, и потому, что…

— Глупости. А кто будет стряпать?

— Я, — сказал Колен.

— Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.

— Нет, я не пойду работать. Я ведь продал пианоктейль за две с половиной тысячи инфлянков.

— Крупное достижение, — усмехнулся Николя.

— Так или иначе, но ты отправишься к Трюизмам.

— До чего же ты мне надоел! — воскликнул Николя. — Ладно, я уйду, но с твоей стороны это свинство!

— К тебе вернутся хорошие манеры…

— Да ты только и делал, что ругал меня за хорошие манеры!..

— Верно, потому что в моем доме они были ни к чему!

— До чего же ты мне надоел, — сказал Николя. — До смерти надоел!

XLVII

Колен услышал стук и поспешил открыть дверь. На одном его шлепанце зияла здоровенная дыра, поэтому он спрятал ногу под коврик.

— Высоко вы живете, — сказал, входя, профессор д'Эрьмо. Он никак не мог отдышаться.

— Здравствуйте, доктор.

Колен покраснел от смущения, потому что ему пришлось вытащить ногу из-под коврика.

— Вы сменили квартиру? Прежде вы жили куда ближе.

— Нет, это та же квартира.

— Нет, не та же, — сказал профессор. — Шутить, молодой человек, надо с серьезным видом и более остроумно.

— Да? Вероятно.

— Ну, как дела? Как наша больная? — спросил профессор.

— Ей лучше, — ответил Колен. — И выглядит она лучше, и болей больше нет.

— Гм… Это весьма подозрительно.

В сопровождении Колена профессор направился в комнату Хлои. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, но как раз в этот момент притолока прогнулась, и профессор громко выругался. Хлоя лежала в постели, она расхохоталась, глядя на эту сцену.

Комната сильно уменьшилась в размерах. Ковер тут, в отличие от ковров в других комнатах, заметно утолщился, и кровать стояла теперь в небольшой нише, обрамленной атласными занавесками. Широкое окно во всю стену было уже окончательно разделено выросшим каменным перекрестьем на четыре квадратных оконца, сквозь которые сочился сероватый, но не тусклый свет. В комнате было тепло.

— Вы все еще будете меня убеждать, что не поменяли квартиру? Да? — спросил д'Эрьмо.

— Клянусь вам, доктор… — начал было Колен, но умолк, потому что поймал на себе встревоженный и подозрительный взгляд профессора.

— …Я пошутил, — закончил он со смехом. Д'Эрьмо подошел к кровати.

— Что ж, раздевайтесь, я вас послушаю. Хлоя распахнула пуховую накидку.

— А-а, они вас там соперировали… — произнес д'Эрьмо.

— Да, — ответила Хлоя.

Под правой грудью у нее виднелся аккуратный круглый шрамик.