Пена дней

— Уже двенадцать часов, — сказал Николя. — Вы будете завтракать? Я приготовил вам дробленый бычий хвост, ароматизированный пунш и гренки в анчоусном масле.

— Николя, почему Шик не соглашается прийти ко мне в гости с вашей племянницей, если я не приглашу еще одну девушку?

— Простите меня, месье, но на месте вашего друга я бы поступил точно так же. Вы так хороши, месье…

— Если я сегодня вечером не влюблюсь, то соберу все сочинения Лимоны де Будуар. Назло Шику.

X

— Я хочу влюбиться, — сказал Колен. — Ты хочешь влюбиться. Он хочет влюбиться. Мы, вы, хотим, хотите. Они тоже были бы не прочь влюбиться.

Он завязывал себе галстук перед зеркалом в ванной.

— Сейчас я надену пиджак и пальто, потом шарф, потом правую перчатку и, наконец, левую. И никакой шапки, а то прическа испортится. Что это ты здесь делаешь?

Вопрос относился к серой мышке с черными усами, которая с очаровательной непосредственностью развалилась в стакане для зубной щетки, и, облокотившись о бортик, отрешенно смотрела вдаль.

— Давай представим, — сказал Колен, присаживаясь на край желтой эмалированной ванны и склоняясь над мышью, — что я сегодня встречу у Глупарей моего старого знакомого по фамилии Штук…

Мышь жестом допустила такую возможность.

— А теперь давай представим, что он придет с кузиной. И на ней будет белый свитер и желтая юбка. А звать ее будут Ал… я хотел сказать — Онезима.

Мышь скрестила лапки на груди и изобразила искреннее удивление.

— Имя, конечно, не особо красивое, — продолжал рассуждать Колен, — ну и что с того? Возьмем, к примеру, тебя: ты мышь, у тебя есть усы, так устроен мир!

Он встал.

— Три часа. Мы с тобой заболтались. Шик и… Шик наверняка придет вовремя.

Он пососал палец, поднял его над головой и быстро опустил. Ему показалось, что он обжегся.

— В воздухе витает любовь, — заключил Колен. — Аж припекает. Я встаю, ты встаешь, он встает… и так далее. Ну-ка, вылезай из стакана!

Мышь преспокойно выбралась наружу, прихватив по дороге зубами кусочек мыла, напоминавший по форме леденец.

— Смотри, не измажь мне тут все мылом, — пригрозил ей Колен. — Ты ведь у нас известная гурманка!

Он вышел из ванной, заскочил к себе в комнату и надел пиджак.

«Николя уже ушел… Он, наверно, знаком со множеством красивых девушек… Говорят, что отейские девушки поступают горничными к философам и делают абсолютно все…»

Он вышел из комнаты, закрыл дверь.

«На левом рукаве порвалась подкладка… Скотча не осталось, придется гвоздиком…»

Дверь хлопнула, как голая рука по голой ягодице… Колен вздрогнул…

«Я не буду об этом думать… Предположим, что я упаду с лестницы и разобью себе нос…»

Лестница была устлана фиолетовым ковром, на уровне каждой третьей ступеньки намечалась дыра, поскольку Колен всегда перепрыгивал через две ступеньки. Он зацепился ногами за прут, придерживавший ковровую дорожку и едва не полетел. Его спасло только то, что он вовремя схватился руками за перила.

«Так тебе и надо, — сказал он сам себе. — Нечего глупости болтать. Я, ты, он болван!»

У него болела спина. Он понял почему, когда, спустившись вниз, извлек из-под воротника кусок прута.

Наружная дверь закрылась со звуком, напоминающим поцелуй в голое плечо…

«Ну и чем нас порадует улица?»

Сначала ему в глаза бросились два землекопа, игравшие в классики. Один из них был с брюшком, которое подпрыгивало в противофазе со своим хозяином. Вместо битки землекопы использовали красное распятие без креста.

Колен пошел дальше.

Справа и слева возвышались красивые строения из саманного кирпича. Окна с нависающими фрамугами напоминали гильотину. В одном из окон показалась женщина. Колен послал ей воздушный поцелуй, а она в ответ вытряхнула ему на голову покрывало из черного серебристого мольтона, которое до судорог ненавидел ее муж.

Одни только магазины несколько оживляли зловещий вид зданий. Внимание Колена привлекла витрина факирной лавки. Он отметил, что за последнюю неделю сильно подскочили цены на стеклянный салат и гвозди для лежания.

Потом ему попалась собака и еще какие-то двое. Холод разогнал людей по домам. Те, кто все-таки отваживались выйти, по возвращении, с трудом сорвав с себя обледенелые лохмотья, умирали от ангины.

Полицейский на перекрестке укутался в пелерину и походил на огромный черный зонт. Вокруг него водили хороводы замерзшие официанты из окрестных кафе.

У подъезда целовались влюбленные.

«Я не хочу их видеть… Не хочу их видеть… Я их ненавижу».

Он закрыл глаза и бросился прочь.

Ему пришлось очень быстро их открыть, ибо целые стайки девушек закружились под его веками, сбивая тем самым с пути. Одна из них шла прямо перед ним. Вероятно, им было по дороге. Колен явственно видел ее белые ноги в сапожках из белой овчины, облезлое пальто из бандитской кожи и шляпку того же цвета. Ее рыжие волосы выбивались наружу. Широкое пальто развевалось на ветру.

«Я должен ее обогнать. Я хочу заглянуть ей в глаза…»

Но обогнав ее, Колен заплакал. Девушке было как минимум пятьдесят девять лет. Колен сел на тротуар, чтобы как следует нареветься. Ему стало легче. Замерзшие слезы с хрустом падали на тротуар.