Пенелопа

— А, Пенелопа? — обрадовалась Римма-Роза куда более бурно, чем следовало ожидать. — Здравствуй, Пенелопа. Давненько я тебя не видела. Как живешь? Замуж не собираешься?

— Чего ради? — уронила Пенелопа небрежно. — Стирать носки какому-нибудь самовлюбленному болвану? Или негодяю?

— Почему обязательно болвану или негодяю?

— Да они все болваны. Или негодяи.

— Это верно, — со вздохом согласилась немало поднаторевшая в деле познания негодяев Римма-Роза и заключила: — Но замуж все-таки выходи.

— Зачем?

— Ну… Надо.

— Мне не надо, — сказала Пенелопа со значением.

Люди в большинстве своем хотят быть как все, и нехитрое это желание на протяжении жизни остается обычно неизменным. Меньшинство стремится отличаться от прочих и на первой поре, по молодости лет, стремится отличаться во что бы то ни стало, лезет из кожи вон, чтобы это отличие — существующее или воображаемое — подчеркнуть. Со временем или с возрастом многие из этого меньшинства дозревают до той степени мудрости, при какой им становится наплевать, видят окружающие их отличность от других или нет.

Пенелопа к большинству не принадлежала, отдадим ей должное. Но и позволить этому большинству считать себя своей не могла. Большая часть женщин, как известно, стремится выйти замуж и свое стремление аргументирует кратко и веско, как Римма-Роза: надо. Пенелопа, относя себя к меньшинству, если не исключениям, замуж не рвалась и нежелание свое аргументировала многословно и туманно, давая повод подозревать, что подобная позиция не только не доказуема, но и ложна априори.

— А вот наша Галочка обручилась, — сообщила приходящая соседка-швабра и ласково взглянула на потупившуюся дочь, которую называла Галочкой в пику свекрови, настоявшей когда-то на глубоко национальном имени Гаянэ. И если свекровь в свое время воспользовалась тем, что временно выбывшая из строя невестка не могла оказать организованного сопротивления, устроив хотя бы лежачую демонстрацию в коридоре роддома, ибо посторонних, мужей и журналистов в том числе, туда не пускают, а демонстрировать что-либо перед навидавшимися всего выше головы врачами, санитарками и роженицами бесполезно, то невестка, пересадив мужа с корнями в русскую почву в лице своего семейства, приучила его оставлять за порогом не только армянский язык, но и собственное имя (будучи всегда и везде Саркисом, дома он покорно отзывался на «Сережу», «Серегу» и чуть ли не «Серого»), не говоря уже об имени дочери. — Скоро свадьба. Не можем только решить, где они будут жить. Я хочу, чтоб они жили у меня, но тут же не принято… — В это «тут» была вложена крупица яда, всего лишь крупица, но яда сильного, быстродействующего — стрихнина либо цианистого калия.

«Мне бы ваши заботы», — подумала Пенелопа, бормоча что-то нечленораздельное и стараясь протиснуться мимо Риммы-Розы, но та остановила ее:

— Объясни ей, Пенелопа, что так, как принято у нас, правильнее. Разумнее. Мужчина с первого дня должен чувствовать себя хозяином. А при тесте с тещей это невозможно. Из танпесы может получиться только приживальщик. Да что ты стоишь, переведи, у меня по-русски не выходит, а она по-армянски не понимает. Давай!

Легко сказать, переведи. Несмотря на холод, Пенелопа взопрела, пытаясь растолковать швабре речь Риммы-Розы, для чего, порывшись в памяти, даже не порывшись, а устроив самые настоящие раскопки, извлекла на свет божий полузнакомое слово «примак», швабре, видимо, и вовсе неизвестное, ибо на лице ее не появилось и тени понимания, потом долго объясняла, чем армянский «тер» отличается от русского «хозяина».

— Понимаете, это нечто более емкое, покровитель, защитник…

Швабра смотрела на нее без выражения и вдруг заявила:

— Да не надо мне переводить. Я понимаю. — Тут уже Пенелопа растерялась, надо же, тридцать лет, сорок, пятьдесят, сколько она здесь прожила, господи, да еще вчера, ну не вчера, но месяц назад уж точно, не понимала, а теперь внезапно стала понимать? — Но я не согласна, — упрямо продолжила швабра. — Почему я должна заботиться о благе не собственной дочери, а чужого человека?

— Благе? Благе?! — Римма-Роза аж руками замахала, при новоприобретенных своих габаритах один к одному напоминая зажравшуюся мельницу, поджидающую худосочного Дон-Кихота. — Да какое же благо, когда муж тряпка?! Как на такого положиться?

— От слова «положительно», — машинально буркнула Пенелопа (она любила подобные уточнения, дефинируя же слово «положительный», не забывала отметить: от слова «положить») и, дабы избегнуть участи Дон-Кихота, сманеврировала в сторону и скользнула в щель, образовавшуюся между шваброй-старшей и шваброй-младшей. Швабра-младшая, швабра-старшая… как там у них? Домби и сын? Швабра и дочь. Швабра и К°, те же и Пенелопа, те же без Пенелопы…