Пенелопа

— Пни я лопаю только кипарисовые и пальмовые, — сообщила она. — Так что теперь вынужденный перерыв. Кстати, мы тут недавно купили пальмовое масло. У вас там есть пальмовое масло?

— Не знаю, не встречала. Вкусно?

— Точно лист колибри.

— А может, перо кольраби?

— Может. Как у вас дела?

— Нехудо. Нехило, как тут говорят. Сценарий продали.

— Ух ты!

— А ты уже гуляешь? Приехать не хочешь?

— На какие шиши? — спросила Пенелопа выразительно. — Билетики-то опять того…

Анук только вздохнула.

— Родители дома?

— Куда они денутся! Сейчас. — Пенелопа прижала трубку к груди и завопила: — Мама! Папа! Папа, где ты? Да мама же! Тьфу, черт! — Она положила трубку рядом с телефоном и помчалась в родительскую спальню, куда удалились вокалисты, дабы вкусить послеобеденного отдыха. Сиеста, господа просят не беспокоить.

— Мама, папа, вы что, не слышите? Ору, ору. Анук звонит.

— Кто? — удивилась мать, в то время как полураздетый, в смысле, снявший нахарарские доспехи и оголившийся до свитера-жилета-жакета отец уже побежал рысцой в прихожую.

— Дочь твоя. Твоя старшая дочь. Любимая и единственная.

— Почему единственная?

— Единственная любимая.

— А почему Анук?

— Потому что теперь ее зовут Анук.

— Как зовут? — не поняла мать. — Кто зовет?

— Я. Я зову.

— Ты будешь давать имена своим дочерям, когда они у тебя появятся, а я свою назвала Анаит.

— Фи, мама, — скривилась Пенелопа. — Скучно с тобой. Ну что такое Анаит? Куда ни повернешься, всюду Анаиты, Анаиты, улицы ими можно мостить вместо булыжников.

— Улицы у нас асфальтируют, — возразила Клара. — Булыжников не требуется.

— Тем более. Иди лучше к телефону.

— Сейчас, — сказала мать, надевая халат, — все равно отец ваш не даст, пока сам не наговорится.

Оставшись одна, Пенелопа машинально заглянула в зеркало и ужаснулась. Волосы свисали беспорядочными тусклыми лохмами, и даже лицо казалось нечистым. Время-то идет! Надо бежать. Она выскочила из спальни навстречу умиротворенному отцу, обошла прильнувшую к телефону мать и стала быстро подбирать осколки бокала.

Глава пятая

В подъезде Пенелопа наткнулась сразу на двух приходящих соседок — Римму-Розу, незадачливую дочь старушки с добрыми глазами, сестру несостоявшегося фаворита фортуны, который по известным ему одному причинам предпочел увешанной бриллиантами жене, прилагавшейся к ней автомашине и прочим благам отечественный ширпотреб на сумму 1200 рублей (подробности см. выше) и швабру с повылезавшей щеткой (подробности см. там же, чуть ниже).

На секунду Пенелопа выпучила глаза, ей показалось, что швабра раздвоилась — с чего бы это, не со стаканчика же «Гарни», самого легкого из легких вин, наилегчайшего, выражаясь языком борцов и штангистов, — потом, однако, до нее дошло, что дело не в раздвоении как таковом ибо делением, как известно, размножаются только простейшие, но в процессе, близком к оному. Иными словами, рядом с матерью стояла дочь, точная копия родительской особи, начиная со щетки и кончая ручкой, разве что выглядела она чуть посвежее или, продолжая хозяйственную терминологию, поновее, кожа ее была более упругой и менее блеклой, а волосы вроде немного погуще, но армянку она, на горе бабушке, не напоминала ни единой чертой лица, а тем пуще ни единым изгибом тела, лишенного таковых напрочь. Надо заметить, впрочем, что шваброобразной статью она вышла в мать не более чем в отца, ибо сей доставленный в нежном возрасте из дальних краев в Армению единственный сын патриотичной дамы с верхнего этажа, достигнув возраста брачного, оказался не только владельцем кандидатского диплома, но и счастливым обладателем роста в метр девяносто, что гораздо существеннее, поскольку кандидатов наук в Армении пруд пруди, а вот мужчин достаточно высоких можно пересчитать по пальцам, и если их еще не занесли в Красную книгу, то лишь по недосмотру заносителей. Таковые мужчины отлично сознают свое преимущество, посему они хоть и не занесены, но заносчивы чрезвычайно — правда, не все, иные, нам уже небезызвестные, дают обвести себя вокруг… ну, эдакого длинного не просто обведешь, а накрутишь на палец в несколько сот витков, на палец и неудобно как-то, лучше смотать в клубок или намотать на катушку, получится соленоид… ну и словечки ты знаешь, Пенелопа! Соленоид не от ноты соль и не от соли, крупной, столовой, йодированной — последнюю не дай бог по рассеянности сыпануть в соленье, все размякнет, огурцы превратятся в кашу, — нет, соленоид от слова… какого же? Никак не от соло и совсем не от солнца, а… А?

— Добрый день, — сказала Пенелопа, пытаясь обойти забаррикадировавшую лестничную площадку троицу — но не церковную, даже если б мать и дочь по худобе и бледности сошли за какие-то ипостаси, за ту, которую снесли с Голгофы, во всяком случае, то Римма-Роза на вакантную роль святого духа претендовать не могла никоим образом, ибо за последние год-два раздобрела настолько, что являла собой плоть в ее крайнем воплощении, и не только сквозь нее, но даже мимо просочиться было сложно.