Пение пчел

Сначала знатные семьи требовали полноценного обслуживания, к которому привыкли, однако вскоре и они утратили интерес и верность традициям и ограничивались кратким сообщением о кончине: усопший такой-то, набожный католик, Господь да упокоит его душу. И в конце: большая просьба похоронить усопшего в часовне или склепе, принадлежащих такой-то семье. Через несколько дней после начала эпидемии никто уже не выходил на улицу проститься с телом, благословить его в последний путь или поплакать над ним. В доме и без того хватало забот. Вот почему каждое утро Висенте Лопес собирал трупы, чтобы оставшееся время раскапывать фамильные склепы богачей, а бедняков сваливал в общую могилу, которая с каждым ударом лопаты становилась все больше.

Тех, кто умирал ночью или утром, доставляли на кладбище свеженькими. Тому, кто умирал днем, приходилось дожидаться следующего утра, а значит, на глазах у всей семьи претерпевать естественные, но неприятные изменения, которые приносит с собой смерть, не делающая различий между богатыми и бедными, потому что, умирая, все мы становимся равны, рассуждал Висенте Лопес в моменты философских прозрений.

Сиротам Гарса повезло: они умерли ночью. Один по естественным причинам – из-за болезни. Другого задушила подушка, прижатая к лицу со всей любовью и заботой. Признание в совершенном преступлении няне суждено было унести с собой в могилу, но в последнем порыве, оставшемся в ее измученной душе, она молила, чтобы Бог не судил ее слишком строго и понял, что она всего лишь не вынесла непомерных страданий в таком крошечном и нежно любимом теле.

Могильщик нашел ее на улице. Она лежала ничком, кое-как завернутая в белый саван, справа и слева от нее лежали двое детей, которым она была предана до последнего вздоха. Он принялся закидывать их в повозку одного за другим. Когда настал черед няни, Лопес, ожидавший почувствовать под руками привычный холод бездыханного тела, с удивлением обнаружил, что тело пылает жаром.

– Я не могу тебя забрать! – воскликнул он.

Она приоткрыла погасшие глаза.

– Заберите, – прошептала она.

– Но, сеньора, вы ведь живы… Зачем вы тут улеглись?

– Чтобы умереть. Если не выползу, умру в доме, и кто меня потом вытащит на улицу? Никого не осталось…

Нянька была первой, кого Лопес обнаружил живым в ожидании погребения, но не последней. Матери, которые долгие часы напролет в ужасе наблюдали агонию своих умирающих детей – знали, что повозка вот-вот прибудет, а ребенок все еще жив, выносили их на улицу и заворачивали в саван, хотя в теле еще теплилась ниточка жизни. Для умирающих детей ничего нельзя было сделать, разве что постараться, чтобы они прибыли на кладбище свежими. Не многие догадывались послать им вослед благословение или прицепить к савану табличку с именем.

Висенте Лопес ни о чем не спрашивал и ничем не интересовался. Подобное решение он считал практичным и забирал всех, и живых и мертвых, потому что по опыту знал, что живые, добравшись до места назначения, окажутся мертвыми. Некоторые еще какое-то время цеплялись за жизнь. Этих он клал рядом с могилой, чтобы время и болезнь сделали свое дело. Он мог бы приблизить их к вечному покою, но вмешиваться в течение угасающей жизни было бы неправильно, совсем неправильно: он позволял им умереть самостоятельно, по воле Божьей.

Несколько раз в день он проверял, живы ли они и не пора ли их скинуть в общую яму. «Эй, как дела?» – кричал он издалека, орудуя лопатой, чтобы расширить могилу, или вываливая на дно дневной урожай мертвецов. Не было случая, чтобы кто-то ему ответил. Все постепенно сдавались. За единственным исключением: один мужской голос неизменно отвечал, что пока жив.

Этот умирающий то и дело жадно вслушивался, ловя мгновение, когда его вновь окликнут или за ним прилетит наконец ангел-хранитель. Долгие часы проходили в ожидании, когда душа покинет тело. Уставший терпеливо ждать, как день проходит за днем, утомленный бесконечной надеждой, что Божественное провидение наконец смилостивится и посетит его, измученный видом могильщика, кидавшего в яму одно тело за другим, он стал скучать. Постепенно он все острее чувствовал, как в задницу ему вонзается камень. Затем проголодался и с тоской вспомнил вкуснейшее жаркое из фасоли и жареного мяса, чуть позже возненавидел насекомых, которые, садясь на него, разгуливали по телу и жалили. Он развлекал себя, наблюдая за однообразными движениями могильщика, попытался вести счет мертвецам, которых тот швырял в яму, хотя всякий раз забывал предыдущую цифру. Ворочался в саване, в который его завернула мать, последний раз поцеловав в лоб и прошептав: «Видит Бог, сыночек, скоро мы снова будем вместе». Если собственная мать объявила его мертвецом, он также должен смириться с этим статусом, иного выхода не оставалось.