Пение пчел

И все-таки прогнать его он не мог. Особенно сейчас. Он не хотел добивать павшего, а пасть ниже Эспирикуэты было просто немыслимо. Франсиско не мог вернуть ему детей и жену. Единственное, что можно было для него сделать, – это обеспечить постоянной занятостью, которая хотя бы отчасти вернула бы ему покой.

Вдруг он почувствовал, что рядом кто-то есть.

– Симонопио, а ты что здесь делаешь?

В тот день Франсиско покинул Флориду, отправившись в Амистад в обществе своих батраков, которых вез в грузовике. Каждый день он находил им все новую и новую работу. Да, в Линаресе жизнь остановилась, однако работу в полях не в силах были прервать ни смерть, ни траур. Коровы и козы ежедневно ожидали дойки, а плантации – поливки или сбора урожая. Можно было бы отправить пеонов пешком – Флориду и Амистад разделяло не такое уж большое расстояние, но Франсиско полагал, что энергию лучше вкладывать в работу, а не в пешую ходьбу. Дорога, соединяющая два поместья, была относительной ровной, однако проходила под открытым солнцем, которое нещадно палило даже в осенние дни. Раз уж от жары все равно никуда не деться, пусть лучше люди сосредоточатся на работе. А он позаботится об их транспортировке туда и обратно. Бензин достать было непросто, даже за большие деньги, но лучше истратить топливо, чем человеческие силы.

И вдруг откуда ни возьмись появляется этот мальчишка, который едва поправился и сам отыскал Франсиско. При этом он не выглядел запыхавшимся или изнуренным. Франсиско знал, что Симонопио любит прогулки, но даже вообразить не мог, что мальчик забирается на столь дальние расстояния. Ему хотелось сказать ему: «Не уходи так далеко, ты заблудишься в горах, Симонопио, тебя съедят медведи, малыш», но он сдержался. Франсиско не любил наставлений, к тому же ему показалось, что Симонопио в них не нуждается. Он разгуливал там, где хотел, ни у кого не спрашивая разрешения. В этот миг Франсиско понял со всей очевидностью, что опасность быть съеденным не грозила Симонопио с первых же минут его жизни, а отправляясь в любой дальний путь, этот ребенок никогда бы не сбился с дороги. И еще кое-что: Франсиско понял, что с Симонопио ничто не бывает случайным. И если он здесь, значит, на то есть веские причины.

– Ты искал меня?

Знаками Симонопио попросил следовать за собой к покинутому семейному дому. Франсиско ни разу не был внутри с тех пор, как вышел оттуда вместе с семьей и запер засовы. Он не чувствовал ни малейшего желания возвращаться в одиночестве. Его одолевали одновременно нежелание и любопытство, к тому же он точно знал, что у Симонопио имеется веская причина вести его в дом.

Франсиско отпер дверь и вошел вслед за мальчиком. Он предчувствовал острейшую тоску, которая охватит его в молчаливом брошенном доме, и заранее решил, что не переступит его порог до тех пор, пока рядом не будет Беатрис и дочек. Однако вопреки ожиданиям сердце его не дрогнуло и не остановилось. Он не ощутил приступа острой тоски, которой так боялся: возвращение в покинутый дом нисколько его не расстроило.

Он осмотрелся. Какие-то четыре недели отсутствия – и все покрылось толстым слоем пыли. Ему пришла в голову мысль, что дома умирают, переставая подпитываться энергией своих хозяев. Наверняка нечто подобное переживали древние: племена майя, римляне, египтяне. Когда катастрофы вынуждали их покинуть навсегда жилища и даже целые города, с их уходом на улицах, в домах и храмах неизбежно воцарялись смерть и запустение.

Нечто подобное случилось с Линаресом: люди ушли, их место заняла чума. Пройдут годы, на смену нынешнему поколению придет следующее, и никто уже не вспомнит место первоначального поселения, которое без человеческого присутствия постепенно, пылинка за пылинкой, вновь вернется в лоно матери-земли. Прахом был, в прах обратишься – эти слова одинаково верны как для живых существ, так и для груды камней, будь то Рим, города майя или Линарес. Так и здесь: груда кирпичей, медленно покрывающаяся пылью, еще недавно была оплотом и надеждой нескольких поколений Моралесов. И Франсиско не позволит всему этому умереть.

– Помоги мне, Симонопио, – обратился он к мальчику.

Он никогда, даже в детстве, не занимался уборкой, стиркой или вытиранием пыли, однако теперь чувствовал своим долгом приняться за эти незнакомые ему дела, хотя не знал, с чего начать и где слуги хранят принадлежности для уборки. В доме пахло забвением – он различал этот едва уловимый и прежде неведомый запах, подумав: «Наверно, так пахнут умирающие кирпичи, подобно мертвой плоти, источающей сладковатый запах разложения». Он обошел дом. Пыль действительно покрывала все, что только можно: пол, перила, занавески, ламбрекены, двери и окна. На мебель были накинуты простыни, но и на них осели тончайшие частицы сухой земли, умудрявшиеся проникнуть сквозь щели, незаметные человеческому глазу, и скрывающие следы и воспоминания целых цивилизаций.