Пение пчел

На следующий день «Зингер» занял почетное, хотя, к большому облегчению мамы, временное пристанище в комнате, которую сестры облюбовали для чтения своих романов. Но тканей, годившихся для шитья, действительно не было. Мой бедный отец неплохо разбирался в посевах, но ровным счетом ничего не смыслил в шитье, оставив все ткани в поместье Амистад. На исходе следующего дня отец явился к маме с новым подношением.

– Привез мне все, что сумел найти в швейной комнате, – рассказывала мама. – Сундуки с летними и зимними тканями. Все мои нитки. Перья, бисер и блестки. Привез даже сундук со старыми пожелтевшими шторами, которые я собиралась отправить в монастырь! Пришлось все это сложить в одной из спален, потому что в швейной комнате не поместилось.

Но даже получи она в свое распоряжение все ткани мира, ей не удалось бы превратить моих сестер в швей. Они и раньше не увлекались шитьем, как ни старалась она приохотить их к этому делу. Мама надеялась, что современная швейная машинка заинтересует их, но вскоре поняла: максимум, на что способны сестры, – это штопка носков и пришивание пуговиц. Сейчас, когда девочки, по словам отца, были у нее в плену, мама предприняла новую попытку, которая также закончилась провалом. Но на этот раз проблема была не в сестрах. Мама пришла к выводу, что, несмотря на присущее ей мастерство швеи, учительница из нее никудышная. Ей попросту не хватало терпения. Вид любого человека, сидящего за ее драгоценным «Зингером», – будь то собственные дочери или ученица, которую нашел ей отец, – портил маме настроение. Начинала она с того, что они неправильно, на ее взгляд, крутили педали, затем тщетно пыталась научить их сметывать детали или менять иголки, но, видя нерасторопность учениц, рано или поздно заявляла: «Давай я покажу». В итоге она все делала сама со словами: «Молодец, отличная работа!»

Мама не раз признавала, что швейная машинка спасала ей если не жизнь, то душевный покой. И заслуга в этом была не столько отца, сколько Симонопио. Они ни разу не обсуждали это, хотя оба знали: именно крестнику пришло в голову занять маму шитьем, потому что он понимал, что это примирит ее с действительностью.

Как он был прав! Если бабушка нашла покой в том, чтобы постоянно помешивать кахету, меняя руку каждый раз, когда проговаривала про себя молитву, маме необходимо было слышать успокаивающий стрекот машинки. Трак-трак-трак, трак-трак-трак – и так часами. Если кто-то другой садился за машинку, смена привычного ритма действовала ей на нервы. Машинка принадлежала ей и должна была стрекотать так, как она привыкла. Трак-трак-трак, трак-трак-трак, а не та-та-та-та-та-та.

Я не застал швейную машинку на ее новом – временном – месте во Флориде, но иногда мне кажется, что ритм всей моей жизни – это ее нескончаемое трак-трак-трак, сопровождавшее меня многие годы, начиная с дней, проведенных в мамином чреве, и заканчивая взрослой жизнью и обеспечивавшее мамино спокойствие. Мое сердце, твой автомобиль, время… Все движется и стареет в этом ритме. Трак-трак-трак.

Под неутомимое трак-трак-трак своей машинки мама в те дни шила бальные платья для моих сестер и удобную повседневную одежду для своих товарищей по изгнанию. Помимо двух юбок и подходящих по фактуре и цвету блузок она изготовила воскресное платье для Маргариты Эспирикуэты, единственной выжившей дочери Ансельмо. Из лоскутков смастерила тряпичную куклу, такую хорошенькую, что вскоре ей пришлось сшить дюжину таких же кукол для дочерей батраков. Поскольку времени и щемящей тоски у нее было по-прежнему в избытке, она шила и шила, прикидывая на память размеры дочерей своих подруг в надежде на то, что даже спустя время сшитые ею блузки-испанки из органзы все еще будут им впору и не покажутся вышедшими из моды или чересчур детскими. Из более практичной ткани шила юбки и блузки разных размеров для повседневной носки девочкам из благотворительной школы, когда они возобновят занятия.

Впоследствии мама признавалась, что, если бы ссылка продлилась дольше, она продолжала бы шить, пока не кончатся ткани, имевшиеся в запасе. Шила бы даже в том случае, если бы нитки и ткани не подходили по цвету и отдавали дурновкусием.

В случае крайней необходимости распорола бы старые вещи и шила новые, перекраивая каждую деталь.

Главное – все время быть при деле, чтобы не оставалось времени тосковать. Отдавшись творческому пылу, мама не думала – старалась не думать – о том, что многим из тех, кому она с таким рвением и старанием шила одежду, эти вещи уже никогда не понадобятся.

20

Со своего поста на вершине одного из холмов Ансельмо Эспирикуэта наблюдал за вереницей автомобилей и повозок. Его предупредили заранее, что хозяева вернутся в этот день, но поскольку точного времени никто не назвал, он скрылся заблаговременно, чтобы не присутствовать при их возвращении.