— И о чём же ты думаешь? — спросил чисто на автомате.
— О нас. О том, как станем настоящими людьми касты, как будем вместе ходить на лов жемчуга… Ты, я, папа…
О как!
Видимо, она что-то почувствовала, собралась, встала на ноги, но из кольца моих рук не освобождалась.
— Смотри, я всё придумала!
Блин… В который уже раз в своей жизни я слышу эту фразу!
— Сначала мы поживём у папы. Он уже старенький, и ему нужна помощь. Попросим Ситу, чтоб он нам дал общий участок, чтоб вместе выходить в лагуну… Мой папа — очень опытный ныряльщик, он многому тебя может научить!
Я дипломатично промолчал.
— А потом, когда у нас будут дети, мы поселимся в своём доме! В нашей деревне есть свободные дома, там никто не живёт. Но только недалеко от папы!
— Да-да, я помню, — прервал я поток энтузиазма, — папа старый, папе надо помогать.
— Точно, ты у меня такой заботливый! — она вновь откинулась назад и мечтательно прикрыла глаза.
— Слушай, Руй… — начал я опять осторожно, — я всё-таки хотел опять про уши.
Она выпрямилась, вздохнула, слегка поджала губы.
— Скатик, ты опять за своё? — сказала с укором. — Послушай меня. Тебе сказочно повезло. Ты можешь стать… да ты почти уже стал человеком глубин. Да на этом острове все даже мечтать о таком не смеют! Ну зачем ты дёргаешь акулу за плавник? Зачем злишь Наставника? Уши что? Уши болят у всех. Но ведь от этого не умирают?
Хм, пронеслось в голове, как сказать. Отит, воспаление, а мозг то рядом… А тут не то что про антибиотики, про банальный аспирин не слышали… Кстати, у нас то его из коры ивы добывают, а тут из чего?
— Но ведь можно, чтоб не болели, — сказал аккуратно, стараясь как можно проникновеннее смотреть ей в глаза.
— Скат… — Руйха вздохнула, помолчала. — Скат, ну почему ты такой?
— Какой?
На самом деле я и сам периодически задумывался. Ну почему я просто не могу помолчать, когда дед порет херню? Хэчу я и потом всё объясню, Руйхе… Да и Руйхе тоже. Или это дурацкое состязание с Каем. Ведь решил же — нафиг! С кем мне мериться, с пацаном? Смешно! И всё же нет-нет да и срывался. Думаю, это доставшиеся от юного тела гормоны изредка взбрыкивают.
— Ну вот зачем тебе всё это? — она высвободилась из объятий. — Послушай меня, Скат. Да, у меня болят уши. И у отца моего болят уши, и у мамы моей болели, и у бабушки… Послушай, — она стала серьёзной и убедительной, — моя бабушка родила мою маму и ещё троих детей. Другая моя бабушка родила отца и двоих его братьев. Моя мама родила только меня… Роды это больно. Это очень больно, не сравнить с какими-то ушами. Так что мне, не рожать? Скажи, мне не рожать?
Блин… Вечно эти бабы со своей кривой логикой!
— Так я же не о том!
— А о чём, Скат? Боль — это наша плата. Плата за детей, плата за слёзы Атарапы, за то, что ты — человек касты глубин, понимаешь?
— Блин, да ты просто послушай! — я начал терять терпение и схватил её за руку.
— Я слушаю, — сухим тоном сказала она.
— Просто. Когда будешь опускаться на дно. Зажми нос. Вот так, я показывал, — я изобразил как. — И попробуй немного выдохнуть через него, будто… будто… — твою мать! «Шарик надуваешь?»
Несколько секунд Руйха молчала.
— И всё? — с подозрением посмотрела она на меня.
— Всё.
— Ладно,— насупленный выдох. — Хорошо, —губы сжались с линию. — Я попробую! — пауза. — Ты за этим меня сюда звал?
— Ну… Не только.
— Неважно. Я устала и хочу есть.
— Ладно, — выдохнул я, — Пойдём. Пока без нас всё не съели.
На шестой день Руйха с самого утра со мной не разговаривала. Ну и ладно. Только пусть попробует продувку и, если поможет, тогда посмотрим, как ты дальше запоёшь.
Погода была отличная, лёгкий ветерок обдувал тех, кто в лодке. Сама пирога покачивалась на незначительной зыби. Опять в стороне, среди других лодок касты глубин я заметил одинокого ныряльщика. Интересно, он вообще отдыхает? Шесть дней подряд нырять. Это вообще-то неполезно!
Дед опять добавил глубины. Сегодня первыми ныряла смена Хеча, а мы страховали в лодке. Хотя как сказать страховали? Просто вытягивали обратно грузы да подавали их тем, кто ныряет… Интересно, а этот, одиночный, он что, и груз сам поднимает, и сам себе его из лодки достаёт? Хм, видимо так, дистанция всё ещё была великовата, чтоб разглядеть в деталях.
Когда пришла пора нырять нам, я, уже вися на борту лодки, покосился на подругу.
— Нос. Зажми, — проговорил одними губами.
Наставник подозрительно взглянул в мою сторону, но ничего не сказал.
Руйха покосилась на меня, кивнула.
— На дно!
Вновь зеркальная поверхность воды сомкнулась над нами, отсекая от воздуха, от шума ветра и плеска волн. Вновь в уши словно вату натолкали: глухой рокот, какие-то незнакомые, неясные звуки. Да пульс в ушах бух-бух-бух.
Я, погружаясь, развернулся к подруге. Демонстративно зажал нос.
Где-то на середине погружения, а сегодня ныряли метров на восемь, она наконец зажала кончик носа…
Серебристая вереница пузыриков порскнула к поверхности.
Я помотал пальцем у её лица: дескать, не так! Ещё раз целиком, а не самый кончик, зажал нос, изобразил.
Руйха попробовала снова. И снова пустила пузыри!
Мы успели опуститься на дно.