Пепел

Сам москвич, начальник поезда испытал тогда такое гадкое чувство (а оно лезло наружу, не спрашивая), что подходя к классному «пульману», хотелось по крыше его миновать, чем идти сквозь «товарищей-офицеров». Оказывается, они все даже не либералы, а социал-демократы, а число нелегальных изданий в их полку еще прошедшей осенью превышало число оных в штабе совдепа. Все это он узнал, проходя сквозь классный «пульман», все-таки по крыше его можно было переходить только мысленно. Недавно видел, как один из тех «товарищей» (узнал) нес в Мариинку (теперь он там чинильщиком и пошивальщиком обуви) театральные туфельки, пошитые им из верха гвардейских киверов. Впервые тогда пришел к своему поезду нетрезвым…

– Господа, – обратился начальник поезда ко всей четверке сразу. – Поездная бригада для обеспечения порядка посадки к вашим услугам. Люди надежные, со мною много лет. Вот только с представителями что делать?

– А это кто ж такие и представители кого? – спросил Штакельберг, ему начальник поезда сразу глянулся.

– А того самого, кого ждал, да Слава Богу, не дождался – спецотряда матросского. Вроде как эшелон старожат, а пьют в подвале диспетчерской. Пару раз прошлись по вокзалу с матерковым обыском, этого хватило, чтоб сюда никто носа не казал.

– Сколько их?

– Шестеро.

– Ерунда. К ним мы боцмана Жуткого пошлем.

Брови начальника поезда вопросительно поднялись.

– А это я. Честь имею представиться… – но, видя, что происходит с лицом начальника поезда, взял его за локоть и продолжал: – Барон Штакельберг Рудольф Александрович. Простите дурную шутку. А «Жуткий» – это псевдоним для некоторых случаев жизни.

– А я – Николаев Николай Николаевич. Весь в Николаях. И день рождения имею честь иметь с Государем Николаем II. Крещен в Никольском храме, хожу туда же, духовник у меня о.Николай, езжу, в основном, по Николаевской дороге, привязан к Николаевским вокзалам, сын и внук у меня – Николаи, живу в селе Никольском под Москвой, где сейчас по приезде в Москву и останусь. Все. Пенсион выслужил, служить больше невмоготу. С таким спецотрядом, который ждал, не ясно, доехал бы живым, или нет. Этот месяц стоит всех двадцати пяти лет, что я на железной дороге. Простите, можно пожелание труса?

– Нужно. Только сие определение мало подходит начальнику поезда в эдакие-то времена.

– Подходит. Не снимайте как можно дольше ваши вензеля, а? Глядишь, и, ей Богу, молодеешь!

– Обещаю, Николой Николаевич, обещаю их вообще не снимать. Разве что, представители сдерут, руки связав. А я снова одену, коли жив останусь. Да вы свои-то ведь тоже не снимаете.

– Да чего ж ровнять-то! У меня служебные, а у вас – именные, благословенные. А то тут едем недавно московским маршрутом, ну я говорю на ушко каждому офицеру, что в Твери проверка будет. Ну, входит проверка – офицер с тремя солдатами, а офицера приперло, открой, говорит, туалет. А на остановке-то нельзя, но тут открыл: вижу, совсем ему плохо, а по простому, не стесняясь, где угодно, как «представители» – не может. Ну не умирать же ему. Открываю, давай, говорю. Он вошел, и вижу – столбом стоит, с открытым ртом на унитаз таращится. Ну, его слегка отодвигаю, гляжу туда же, и волосы у меня дыбом: унитаз доверху наполнен сорванными погонами и аксельбантами. И не спустить, и не протолкнуть, так забито! Ох и клял я себя. Получается, я ж их спровоцировал. До сих пор не могу эту картинку из глаз выбить. Нет, господа, не хочу я больше в поездах и вокзалах на людей смотреть, уткнусь в свою земличку, около тыщенки саженей* есть, буду с клубникой возиться.

– Ну, а нам будет жаль, – сказал полковник. – Нам-то еще ездить и ездить, и остается только мечтать, чтоб начальником поезда такой же «трус» оказался. В следующий приезд будем ждать приглашения на клубнику.

– Это непременно.

– Николай Николаич, а почему б вам дыньками не заняться, как Хлопову? – барон Штакельберг даже губами причмокнул, говоря это. – Эх, хороши дыньки! Свяжитесь с Хлоповым, думаю, он поделится секретом.

– Он-то поделится, да и секрета особого нет, кроме особых любви, терпения, да молитвы, как у Хлопова. А у меня их нет. Молитвы тем более, – начальник поезда горько вздохнул. – А без молитвы какие дыни под Москвой? А Хлопова я знаю, и он меня. В доме у него бывал не раз, хотя редко, жизнь-то моя на колесах.

– Тогда, рекомендуем, Николай Николаевич, средь нас ведь сын его, – и Штакельберг показал на Ивана Хлопова. – Да… действительно, тесен мир!

– Да, – сказал Хлопов, напряженно вглядываясь в начальника поезда. – Вспоминаю. Я ж тоже редко дома бывал, а с начала войны – ни разу.

– А я вас вот сейчас узнал… а не будь представления, мимо бы прошел. Изменились вы, помню, как вас на войну провожали. Вы ж в моем эшелоне ехали. Ну, что ж, господа, как приедем, если доедем, всех прощу сразу ко мне.

Глава 24

– Господа, товарищ Шеегрызов для продолжения службы прибыл!

Все разом повернулись на голос, а сестра Александра, привзвизгнув, бросилась в объятия представлявшегося.

– Иван Иваныч, а у меня еще слезы не высохли от нашего прощания!