Пепел бессмертника

Она выдернула руку из пальцев Путника, которого не пустила даже на порог. Голос обжигал льдом, а взгляд торопливо шарил по его лицу, стараясь на прощание запомнить каждую черточку, скользнул, будто невзначай, по плечам, рукам, груди.

– Уходи! Сейчас же!

Еще мгновение, одно мучительное мгновение его присутствия, и она не выдержит – разрыдается, бросится к нему в объятия.

Повисшую тяжелую тишину прервал громкий плач, и Олеся испуганно оглянулась. Только бы Путник не услышал, только бы… Но он, переменившись в лице, отстранил ее плечом и, не слушая негодующих криков, прошел внутрь, где в колыбели заходилась в голодном плаче дочь.

– Пришел, проклятый! – слабая, но не сломленная бабушка проворно загородила собой колыбель. Путник мягко отодвинул и старуху, склонился над плачущей девочкой, протянул руку к крошечной головке и… отдернул.

– Она такая светлая. Как…

Олеся сглотнула и твердо выдержала его взгляд, в котором нежность сменялась смертоносной сталью. Ее собственные косы тоже были светлыми, но не такими белыми, как волосы Бездушного.

– Он тебя… Он тебя тронул?

Олеся завела руки за спину и сжала пальцы в кулаки, а затем крепко зажмурилась, чтобы скрыть во взгляде боль.

– Он… Он тут все уничтожил. Ты опоздал, Путник.

Раскрыв глаза, она сквозь пелену слез увидела, как тот, по которому еще стонала душа, отшатнулся – от нее, от колыбели. В заледеневшем взгляде полыхнул гнев. Но что он, Путник, знает о пережитой ею боли, если вот она, «правда», как на ладони – сожженная земля, поруганное тело возлюбленной, колыбель с крошечной беловолосой девочкой.

– Иди! Иди, ты тут больше не нужен, – бабушка снова вступилась: заметила, как сжались в кулаки его пальцы, как Олеся инстинктивно заслонила собой дочь.

– Вижу, что ты не слепой, но глухой – не слышишь, что она тебе говорит. Иди, иди своим путем. Здесь тебе нечего делать, здесь все уже мертво.

– Я вернусь. Я найду его и…

– Грош цена твоим обещаниям! – разозлилась бабушка, сплюнула себе под ноги и с силой, на какую только была способна, ткнула острым кулачком Путника в грудь. – Иди! Иди с добром. Оставь нас.

Он резко развернулся, но на пороге оглянулся, скользнул взглядом по замершей возле колыбели Олесе, а затем распахнул дверь и вышел.

Олеся зажмурилась. Как бы не умереть от разрывавшего сердце горя! Или, наоборот, умереть – броситься в спасительные объятия смерти, как в материнские, и навечно избавиться от кошмара. Но плач малышки вернул ее к ополовиненной жизни.