Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945

У нас на батарее теперь есть и «хиви»,[104] то есть «добровольные помощники». Их обучает службе флотский старшина, который раньше служил в польской армии. Мы с ними не должны общаться. Живут они совершенно отдельно ото всех, в блиндаже с боеприпасами. В их функции входит только подноска боеприпасов. Но они не русские, у них монгольские черты лица. Возможно, они татары. Нам трудно понять подобные различия.

В нашем блиндаже сегодня очень спокойно, потому что Герд болен и лежит в лазарете. Мука внезапно вызвали домой, потому что его отец при смерти. Правда ли это? Никто точно этого не знает. Перед отъездом Мук ничего толком по этому поводу не говорил. Мне бы уж точно сказал правду. Я постарался поднять его настроение, поскольку у него и без того хватает несчастий — трое его братьев уже погибли на фронтах или пропали без вести. Он остается теперь единственным из фон Тройенфельдов, которые еще живы. Бедный Мук!

Как же хорошо, что Цицевиц все еще сохраняет свое былое чувство юмора — ведь Муку больше не до анекдотов, а он знает их множество и постоянно «травит» их нам, причем всегда в основном лучшие политические. Но и Цице знает их немало, даже куда более крепкие. Его юмор еще как-то поддерживает наше настроение. Завтра мы с ним собрались в увольнение, хотим посмотреть кино в Свинемюнде. Нарукавные повязки гитлерюгенда по дороге мы снимем, чтобы все считали нас просто матросами. Так будет лучше.

Самый последний политический анекдот от Цице: «Петен[105] и Гитлер едут по Парижу. Внезапно на одной из больших площадей Гитлер видит пустой постамент для памятника и спрашивает: «А кому там будет установлен памятник?» Петен отвечает: «Европейскому поэту Шиллеру! Этот постамент предназначен для памятника ему!» Однако Гитлер возражает: «Неслыханно! Ведь Шиллер — исконно германский поэт!» — «Да нет же, — объясняет тому Петен, — Шиллер создавал свои произведения для каждой из европейских стран: для Англии он написал «Марию Стюарт», для Франции — «Орлеанскую деву», для Испании — «Дон Карлоса», для Италии — «Фиеско»,[106] для Польши — «Димитрий»,[107] для Швейцарии — «Вильгельм Телль»…» Оторопелый Гитлер, заикаясь, спрашивает: «Неужели он не написал ничего про Германию?» — «Ну как же, — любезно отвечает Петен, — про Германию он написал драму «Разбойники»!»

6 апреля 1944 г.

Старик Лааш всегда говаривал: «Время идет, мгновения улетают» в тех случаях, когда был недоволен нами на уроках латыни. И только подумать — он оказался прав, кто бы мог сказать такое об этом болване!

Мы все попали в карантин! Йенс Бан заболел скарлатиной. Он, по крайней мере, все-таки болеет, но мы, здоровые, переносим этот карантин куда хуже. Из нашего блиндажа мы никуда не выходим. Так что школьных занятий у нас так и так нет. С завтрашнего дня, Страстной пятницы, мы свободны от службы. Так что все пасхальные праздники нам придется безвылазно просидеть в блиндаже. Ну, еще, может быть, удастся погреться на солнышке около орудия. Стоит чудесная погода.

От Вальтрауд я получил веселое письмо. Она закончила школу и на прощание сотворила умопомрачительную стенную газету. У нее, безусловно, талант к письменному слову.

Меня снова одолевает желание начать писать роман. А иногда я начинаю мечтать о том, чтобы написать какую-нибудь театральную пьесу или самому сыграть в театре. Но это пустые мечтания! Так что пусть пока мечтаниями и остаются. Ведь сейчас все же идет война. Когда она закончится — тогда нам придется определяться с профессией.

Мама написала, что она болеет. В нашей деревне происходит некоторое оживление, потому что во всех дворах живут квартиранты, по большей части компании отдыхающих.

Отец Мука все-таки умер. Бедняга Мук! Завтра он должен вернуться из отпуска. Что я могу ему сказать? Как мне его утешить? Ведь за такое краткое время умерли его отец и трое братьев. Сколько горя в одночасье обрушилось на него, того человека, который всегда был так весел и был таким хорошим товарищем.

Приттер-на-Волине, 10 мая 1944 г.

Почему я, собственно, так давно ничего не записывал в свой дневник? Этого я не знаю. Обычно это объясняют, чтобы покрасоваться или показать себя, так: ну совершенно не было времени!