Пепел большой войны. Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945

Когда я бываю один, то читаю сейчас Фрица Ройтера[129] — «Забавные истории и рифмы».[130] Я тоже уже написал несколько стихотворений на померанском диалекте нижнегерманского языка. В них я попытался воспроизвести все смешные происшествия, случившиеся в деревне. Оказалось, что это не так уж сложно. Только нужно сначала точно продумать все развитие событий в будущем стихотворении и непременно представлять себе его концовку, а затем пересказать все происходящее в рифму — и стихотворение будет готово. Однажды я написал одно за другим целых три стихотворения, затем прочел их вслух и после этого изменил то, что звучало не очень хорошо. Тому, что получилось, я остался очень рад. Я купил себе небольшую голубую тетрадь для заметок, куда я и записываю те стихи, которые считаю законченными. Скоро она уже будет полностью исписана.

На прошлой неделе я встретился в Штольпе с Фрицем. Мы с ним непременно хотели еще раз побывать в нашей старой школе. Но там все произошло не так, как мы это себе представляли. Наши бывшие преподаватели были перегружены работой и не могли уделить нам сколько-нибудь времени. Беренц, фон Бонин и Гизен, единственные оставшиеся здесь из нашего класса, очень изменились, настолько, что мы с ними просто не могли найти контакта, как будто они жили совсем в другом мире. Не изменились только старый завхоз Хаазе да фрейлейн Лидтке из писчебумажного магазинчика, где мы с шестого класса покупали себе тетради и карандаши.

С Фрицем фон Цицевицем произошла странная история. Он рассказал о том, как был задержан на вокзале двумя гестаповцами. Неужели это из-за его дяди? Был ли тот причастен к событиям 20 июля? Фриц не распускал языка, отговорился незнанием и поспешил обратно на вокзал. Я его особо не расспрашивал, поскольку очень опасно хоть как-то соприкасаться с подобными вещами и, может быть, что-то мельком слышал.

На день рождения мамы у нас дома снова собралась большая компания, вся шволовская родня явилась в полном составе. Папа тайком, без разрешения властей, зарезал кабанчика. Это опасно было делать из-за работающих у нас военнопленных, но никто ничего не сказал, хотя все прекрасно всё знали. Зигмунд и Жорж только посмеялись, а Доня даже ничего не заметила.

В селе снова несколько человек из разных семей погибли на фронтах, кое-кто пропал без вести. Нет ни одной семьи, которую бы пощадила война. Остается только надеяться, что Герберт благополучно добрался до своей части. Он теперь не связной-мотоциклист, но служит в составе танкового экипажа и носит черную форму.

Оказавшись в Приттере, мы тут же сняли свою форму и повесили свои голубые кители на крючок. С одной стороны, я рад тому, что эта моя служба закончилась, но что, с другой стороны, ждет нас впереди? Нам ведь еще предстоит отбыть трудовую повинность, а потом — служба в вермахте. Конечно, занятий в школе у нас теперь нет, но нет и никакого нормального аттестата зрелости, а лишь только удостоверение, что мы прошли ускоренный курс наук. По предъявлении этого удостоверения нам после войны предстоит пройти некий новый учебный курс и лишь тогда сдать экзамены на аттестат зрелости. Ну и как мы будем сдавать эти экзамены?! Ведь до конца войны мы позабудем все выученное нами! И тогда снова за парту? Ну уж нет!

Приттер, 8 сентября 1944 г.

Сегодня мы были в Свинемюнде и сдавали там наше обмундирование. Теперь наша служба на флоте закончена. Затем мы лениво побрели по улицам городка, одетые уже в штатское. И никто больше не указывает нам, что нам надо делать, никакие приказы, никакие команды нас больше не донимают. Великолепное ощущение! Завтра официальное увольнение. Затем мы отбываем домой одиннадцатичасовым поездом. С ним к десяти часам вечера я должен оказаться дома. А на следующий день у меня день рождения. Исполняется семнадцать лет, ура!

Так как увольнение должно было состояться только 12-го числа, я принес с собой еще и торт. Чтобы он не зачерствел, мы его поделили и съели, после чего пришли в восторг и долго не могли угомониться.

Гросс-Тихов под Белгардом,[131] 20 сентября 1944 г.

Сейчас я отбываю имперскую трудовую повинность. Пребывание дома после службы на флоте оказалось очень коротким. Но я, по крайней мере, смог отпраздновать свое семнадцатилетие в кругу семьи. Кто знает, где я буду в это время через год? Да и вообще буду ли я в живых? Может быть, я буду к этому времени убит на Восточном фронте, как многие из нашего села и из нашей школы.

Но такие мысли возникли в моей голове только в тот краткий момент, когда мама поздравляла меня с днем рождения и при этом вовсе не выглядела радостной. «Мне довольно грустно, — подтвердила она, — и если бы ты был менее взрослым, то я была бы куда счастливее!» Я сразу же понял, что она имеет в виду, но не смог ничего на это ответить.