Пепел державы

— Сходи-ка ты, Федя, воздухом подыши, — напутствовал Иван Васильевич заплетавшимся языком.

— Да ты и сам, Ваня, тоже хорош! — протянул Щелкалов, хитро улыбаясь. Федор Васильевич тяжело встал из-за стола и направился к сеням. Иван Меньшой хлебнул квасу и тряхнул головой, прогоняя хмель.

— Я ждал тебя, Андрей, — тихо произнес он, — хотел, дабы ты мне наконец рассказал, что в Москве происходит.

Щелкалов тут же сделался серьезным.

— Ты же подле государя денно и нощно находишься! А он с весны на собраниях думы не бывает! Ныне и царевич Иван перестал появляться…

Тем временем Федор Васильевич, справив во дворе малую нужду, вновь направился в дом и, заметив в углу сеней, где он оставил саблю и дорожное платье, какое-то шевеление, остановился. Так и стоял он, охваченный страхом, пока не разглядел, что это Петька, хоронясь, тащит саблю Федора Васильевича по полу, уже прицепив к своему поясу.

— Ах ты, щенок! Я тебе покажу, как воровать! Покажу! — процедил сквозь зубы Федор Васильевич и, шатаясь, направился к сыновцу, схватил его за воротник и отвесил тяжелую оплеуху, сорвал свою саблю с его пояса, бросил ее в угол и замахнулся снова, но мальчик крикнул, закрыв лицо руками:

— Не бей больше, не бей, дяденька!

Прибежавшая на шум кормилица, с укором глядя на брата боярина, увела плачущего мальчика в дом. Довольный собой, Федор Васильевич, расправив плечи, вошел в светлицу, где сидели Иван Меньшой и Щелкалов. Шатнувшись, вошел и с порога будто споткнулся о тяжелый взгляд старшего брата.

— Опять Петьку лупишь? — грозно вопросил он. Щелкалов с ухмылкой глядел на него вполоборота. Уже не впервой младший брат Ивана Меньшого обижает маленького Петю и, кажется, делает это не дабы проучить, а так, для забавы. Словно натаскивал маленького волчонка, взращивая в нем жестокость и силу. Но Иван Меньшой сейчас впервые заговорил о том с братом.

— Саблю мою… стащить хотел, — молвил Федор Васильевич, не решаясь приблизиться к столу.

— Ты моих детей не воспитывай! Внял?

— Петька не твой сын, — возразил было Федор, но Иван Васильевич что есть силы грохнул кулаком по столу.

— Детей бить — всегда горазд! А под Молодями сбежал с поля боя! Людей своих умирать оставил! Пес! — все больше закипал гневом Иван Васильевич, краснея на глазах. — Меня опозорил! Меня!

Он с каждой секундой все больше переходил на крик, и в дальней горнице заплакал потревоженный младенец, и Щелкалов уже стал хватать его за рукав, пытаясь успокоить.

— Я тут… за всех… за весь род… стою… А ты? Трус! Трус! — сдавленно рычал Иван Меньшой, брызжа слюной, пока Федор не хлопнув ладонью по двери, не ринулся обратно в сени, решив посреди ночи ехать в Москву. Иван Васильевич сам нагнал брата, когда тот уже стоял на пороге, облаченный в дорожную ферязь с длинными рукавами, с саблей у пояса, схватил его в свои объятия, молвил:

— Прости меня, брат… Не совладал с собою… Не езжай никуда, оставайся! Тебе уж постелено… Не гневайся…

Федор Васильевич послушал-таки брата, ушел спать в приготовленную для него горницу. Иван Меньшой вернулся за стол к гостю, морщась от сковавшего виски похмелья — бражный дух с гневом весь вышел из него. Налил себе квасу, выпил. Щелкалов все так же с прищуром глядел на него:

— Устал ты, вижу. Может, и тебе спать пойти?

— Не, — мотнул головой Иван Меньшой, — я еще от тебя правды не дождался. Молви, что в державе творится. А то места себе не нахожу…

Щелкалов, вновь помрачнев, задумчиво поглядел в темное окно, пожевал губы.

— Что-то страшное грядет. Токмо о том — никому! — ответил он, испытующе глядя на друга. Иван Меньшой, притихнув на своем месте, молча кивнул.

— Заговор раскрыт против государя. Бориска Тулупов и боярин Умной хотели, мол, свести его с престола. И царевич Иван в том замешан. Хотели его вместо государя…

— Господи, и царевич, — ахнул Иван Меньшой.

— Самый ближний круг, почитай, государя предал. Потому и взяли под стражу всех, кто подле них был. Весь ближний круг царевича, где Протасий Захарьин главенствовал — он, мол, тоже на их стороне был, Ивана Иоанновича подначивал отцово место занять.

— Откуда открылось сие?

— Елисейка Бомелий выдал Тулупова. А он уже и всех остальных за собою потянул. Новгородского владыку Леонида в Москву на допрос свезли, выяснилось, в хищениях он повинен великих. Молвят, в Новгороде ведуний держал на подворье, колдовством и прочей бесовщиной занимался также. Выдал Умной на допросе и архимандрита Чудова монастыря Евфимия, и архимандрита Симонова монастыря Иосифа — те, мол, за боярскими даяниями охочи были, но не ради своих обителей, а от алчности своей.

— Слыхал я, что государь давно ими недоволен был. А что митрополит? Заступится за них?

— Владыка Антоний? — усмехнулся Щелкалов. — Этот тоже за свою шкуру боится. Уже и он с государем с глазу на глаз говорил. Видел я его после того разговора — волокли его, несчастного, едва живого — весь бледный, трясется, ногами еле перебирает… Нет, владыка против государя не пойдет. А теперь и согласится на то, дабы государь запретил земельные пожертвования крупным обителям…