Пепел державы

— Верно говорят, что государь отослал супругу свою, Анну Григорьевну, в монастырь? — вопросил, нахмурив чело, боярин Шереметев.

— Едва боярин Умной уличен был в измене, государь велел постричь ее в Покровский монастырь, что в Суздале. И Васильчиковых всех из Москвы выслал…

Шереметев покачал головой. И с пятой супругой у государя не сложилась семейная жизнь. Юная дева пала жертвой придворной борьбы и теперь вынуждена была всю цветущую молодость свою отдать на служение Богу. Но никто, и сам государь, не ведал, каким потрясением был постриг для юной девы, что уже тогда она слегла в горячке и медленно, медленно угасала. Через два года она умрет, так и не оправившись от горя…

— А что же царевич? — вновь спросил Шереметев.

— Думается мне, лишит его государь права наследования…

— Кто же царем станет после? Неужто юродивый царевич Федор?

Щелкалов опустил голову, тяжко вздохнул.

— Ох, не сносить мне головы, — проговорил он. Хоть он и доверял давнему другу, ибо Иван Шереметев и сам был осторожен и неглуп далеко, но в сие страшное время, ежели выяснится, что приближенный к государю дьяк выдает придворные тайны — обоим им уготована плаха.

— Ты знаешь меня, я не скажу никому, — пристально глядя на друга, молвил Шереметев. Он чувствовал, что хмель его отпустил полностью — выветрился разом от столь пугающих вестей.

— Государь и сам хочет оставить трон, — поднял глаза Щелкалов. Какое-то время они молча глядели друг на друга, и Шереметев, осознав сказанное, вопросил:

— Кто же… царем станет?

— Решил государь наказать всех нас, изменников и корыстолюбцев, — со вдохом проговорил Щелкалов, — и вздумал царем сделать Симеона Бекбулатовича…

— Саин-Булата? — выпалил Шереметев, снеся огромной рукой своей опорожненные чарки. Он, касимовский хан, ныне станет государем… Как?

— Тише! Тише! — сквозь зубы зашипел Щелкалов. Шереметев, словно опустошенный, откинулся к стене, упершись невидящим взором куда-то перед собой. Саин-Булат… Тот самый, что собственной глупостью, будучи ничтожным воеводой, привел к поражению русскую рать в сражении со шведами при Лоде два года назад, где погиб Иван Андреевич Шуйский, также близкий друг Ивана Меньшого[9]… Боярин видел Саин-Булата однажды, помнил его гордо-заносчивое гладкое лицо, узковатые степные глаза… И всю Россию… ему? Как же так?

— Стало быть, басурманина… на стол московских государей.. — проговорил он и осекся.

— Он крещен, — возразил Щелкалов, — и более того — породнился с государем, женившись на дочери боярина Ивана Мстиславского…

— Но как же так? — Иван Меньшой бессильно уронил большие руки на стол, в глазах его стояли слезы. — Как же так? Почему он? Разве он достоин?

Щелкалов молчал, опустив очи.

— Да, государь, верно, насмехается над нами… Татарина… на престол русских государей! — сдавленно произнес Шереметев. — Быть может, попросим все государя остаться? Как тогда… Перед опричниной… Ехали бояре в Александрову слободу, в ноги ему пали. Уговорили тогда… Теперь снова желает оставить царство?

— Не ведаю. Думаю, надобно переждать. Поглядеть, чем дальше сие обернется, — возразил помрачневший Щелкалов.

— Куда глядеть? На что? Да разве за это бились наши пращуры? Отец мой сколь раз под Казанью был? Я ту самую Казань брал… Под Молодями кровь свою пролил! И все ради чего? Дабы выходец из рода казанских ханов правил нами? — Голос Шереметева срывался, по щекам его крупными каплями текли слезы.

— Ты меня вопросил о том, что происходит при дворе, — я тебе ответил! — жестко прервал его Щелкалов. — Я тебе, дураку, доказать хотел, что тебе и семье твоей ничего не грозит, ибо вижу, как ты трясешься! Государь над ближним кругом своим расправу учинил! На их место новые придут — вот кого бояться надобно! А не Саин-Булата жалкого!

Но Шереметев уже не слушал его — уронив голову на руки, он рыдал сдавленно. Чудно было наблюдать, как плакал этот широкий, крепкий, похожий на медведя муж.

— Ох, Господи, обнеси! Вразуми нас, Господи! Дай сил державу спасти! Господи!

Погодя, Щелкалов плеснул крепкого меду в чарки и произнес тихо:

— Переживем! Сколь всего до этого пережили! И с этим справимся! Поглядим еще, чем закончится все. Поглядим! Давай выпьем. За сына твоего. В непростое время родился он. Выпьем за него, дабы познал он лучший век, чем мы! Так и будет, ведаю. Так и будет!

* * *

А Москва утопала в летнем зное, блистая на солнце золотом многочисленных куполов и выбеленными стенами храмов, словно нарядная.

Тогда же все горожане узнали о неудавшемся заговоре — глашатаи стояли и зачитывали приговор во многих людных местах Москвы, дабы народ пришел на площадь узреть расправу над врагами государя.

Второго августа начались казни…

Первыми обезглавлены были княгиня Анна, мать Бориса Тулупова (за то, что в доме своем принимала изменников), следом — его брат Владимир и три его сына, только-только поступившие на службу. На них заканчивался княжеский род Тулуповых, ведущий свое начало от великого князя Всеволода Большое Гнездо…