Пепел державы

Бориса Тулупова казнили последним из этой четы, но уготована была ему более мучительная смерть — государь велел посадить его на кол. Лишившийся разума от пыток и лишений, он уже мало что понимал. Превратившийся в дряхлого старика, он стоял и невидящим взором глядел перед собой, слепо подчиняясь указаниям палача…

Боярин Умной-Колычев, облаченный в дырявую сермягу, скованный по рукам и ногам цепями, задрав полысевшую седовласую голову свою, наблюдал, как корчится и елозит ногами насаженный на кол Тулупов. Он умирал без криков и проклятий, словно уже был мертв. До уха Умного доносились бабский вой и причитания люда, устрашенных увиденным. Он покорно взошел на залитый кровью эшафот, где уже лежали в куче безликие головы казненных родичей Бориса Тулупова, поскользнулся и рухнул. Боль от сломанных до того ребер едва не лишила его чувств, но грубая рука палача подняла его и подвела к окровавленному срубу. Он поцеловал протянутое ему диаконом медное распятие, перекрестился, когда освободили его истерзанные руки от железных цепей.

— Я пытался спасти вас! Я лишь пытался спасти вас! Но поздно! — крикнул он толпе, но от оглушительного людского гомона едва ли кто-то разобрал его слова. Палач грубо одернул его, и вот он уже лежит, приникнув правой щекой к липкому от крови деревянному срубу. Умной не видел уже ни толпы, ни эшафота, ни вознесшего над ним топор палача. Взор его был уже устремлен в вечное, непостижимое для живых. И, широко раскрыв выцветшие свои глаза, он проговорил тихо:

— И державу… уже не спасти…

За казнью из толпы мрачно наблюдали старшие сыновья боярина Никиты Романовича Захарьина — Федор, Александр и Михаил. Когда топор в руках палача с глухим стуком опустился вниз, Федор первым зашагал прочь с площади, расталкивая всех на своем пути. Александр тут же последовал за ним, а Михаил все оглядывался жадно, из детского любопытства желая все рассмотреть, но Александр тянул его за рукав:

— Пойдем!

Вскоре они ехали верхом, возвышаясь над гомонящим людским потоком, тянущимся с площади.

— Ежели Протасия сегодня не было среди них, может, еще не все потеряно? — с надеждой вопросил Александр, поравнявшись с Федором.

— Не ведаю! — бросил ему через плечо брат. — Одно известно — без отца мы его не спасем…

Уже более месяца минуло с тех пор, когда ночью в дом Захарьиных ворвался слуга Протасия Васильевича и передал им просьбу своего господина о спасении. Но, как назло, Никита Романович, глава семьи, находился в Ливонии, а старший сын Федор, оставленный им следить за хозяйственными делами, не мог ничем помочь троюродному брату. Слугу же он пригласил остаться в их доме, и тот согласился, но ночью убег в неизвестном направлении, устрашившись, видать, расправы.

Отец должен был вернуться совсем скоро, и сыновья ждали его с нетерпением, считая дни. И молились об одном — лишь бы Протасия не казнили до того, как Никита Романович узнает о его заключении (писать отцу об этом никто не решился).

Никита Романович возвращался в столицу в начале октября, когда столицу уже заливали бесконечные осенние дожди. Москва, увенчанная померкшим золотом церквей, стояла серая, неуютная. Дороги и улочки размыло ливнями, тут и там виднелись образовавшиеся от дождевой воды мутные от грязи озера.

Все ближе Москва, разросшаяся в последние годы. По окраинам стоят новые слободки и избы. Кажется, окончательно столица оправилась от уничтожения татарами четыре года назад. Но Никита Романович не испытывал должной радости при возвращении домой, где его довольно долго не было. На душе было мрачно, тревожно.

Что-то происходит вокруг, грядут какие-то перемены вновь, и только бы не вернулись опричные страшные годы! Кровавые казни в Москве наводят на людей трепет, страх перед грядущим и неизбежным, ибо уже едва ли не на каждом углу говорят — снова измена!

Никита Романович заматерел, потучнел за последние годы, поступь стала тяжелее, но он был все еще крепок, осанист. С течением времени ближние замечали в нем перемены — стал более суров, немногословен, и взгляд его словно налился тяжелым свинцом: бывало, взглянет из-под густых седеющих бровей, так и кровь в жилах стынет.

Два года назад с князем Мстиславским он усмирил восстание в Поволжье и, молвят, был там беспощаден к врагам. После ушел вытеснять шведов из Ливонии, взял крепость и порт Пернов[10], где средь жителей уже прошел слух о его беспощадности. Но, ко всеобщему изумлению, Никита Романович не только запретил своим ратникам грабить город, но еще и позволил жителям, ежели они не желают присягнуть на верность царю, покинуть город со всем своим имуществом. Все это время боярин оставался там же, работал над строительством укреплений вокруг порта и города. Теперь же ему надобно было ехать в Москву, дабы вскоре в декабре уехать в Дорогобуж, встречать имперского посла.

Никита Романович уже давно был среди руководителей Боярской думы и государства в целом. И как руководитель, даже находясь далеко от Москвы, он знал обо всех происходящих в стране событиях.

А события были тревожными…