Пепел державы

Воевода указал вперед — возле одной из башен, почерневшей от копоти и едва не разрушенной ядрами, осыпалась часть стены.

— Здесь мы и войдем в город! — счастливо усмехнулся молодой князь. — Ну же, трубите наступление! Вперед!

Загудели сигнальные рожки, выше взмыли стяги. Воеводы, в надетых поверх панцирей шубах, стянув свои полки, разъезжали верхом вдоль выстроенных ратников, подбадривали словом, раздавали приказы.

Строем двинулась русская пехота, в совершенной тишине приближаясь к крепостной стене.

— Как тихо… — с подозрением произнес Федор Мстиславский, и едва он это сказал, с крепости ударили из всех орудий. Тут же верхушки стен, где чернели бойницы, заволокло дымом, а на поле творилось страшное — ломая строй, ратники сбивались в кучу, то останавливаясь, то двигаясь дальше, силясь спастись от сыплющихся градом на них свистящих снарядов. Большие ядра сметали людей целыми толпами, врезались в землю, обсыпая ошарашенных людей тяжелыми комьями земли. Снаряды фальконетов, что были размером с крупное яблоко, летели чаще и пробивали навылет, нанося страшные огромные раны, отрывали головы и конечности.

Наступление захлебнулось, войско, пятясь, отступало в страшной суматохе. Тащили раненых и падали сами, сраженные снарядами. Воеводы не решались примкнуть к ратникам из-за страшного обстрела, метались верхом туда и сюда, что-то бесполезно орали своим бойцам в этом страшном смешении звуков — грохоте выстрелов, тревожном реве рожков и людском отчаянном крике. Молодой князь Мстиславский, побледнев, со слезами на глазах смотрел на эту бойню, не в силах пошевелиться.

Иван Шереметев не стерпел. Соскочил с коня (жаль было губить животину), бросился к передовой, навстречу отступающим воинам. На ходу сбросил в снег шубу и шапку. Воеводы, опешив, замерли на местах, глядя ему вслед.

— Стоять! Куда? За мной! За мной! — кричал он сквозь грохот снарядов, размахивая руками. Хватая на ходу ратников и пихая их, перепуганных, вперед, где-то потерял слетевшие рукавицы. Уже миновал окопы, перелез через ров и схватил первого попавшегося ползущего прочь бойца.

— В строй! В строй! — до хрипоты крикнул воевода ему в самое ухо, поднял и толкнул перед собой. Рядом рухнул стрелец с размозженной головой, боярина с ног до головы обрызгало кровью.

— Что он делает? Верните его! — дрогнувшим голосом прокричал Мстиславский, к кому-то оборачиваясь назад. Но было поздно. На глазах всего войска сбитого снарядом Шереметева отбросило ко рву, и он безвольно скатился по насыпи вниз, оставшись недвижно лежать.

Трубили отступление. Наконец выстрелы смолкли. Теперь только крики раненых и испуганных до полусмерти людей разносились над полем боя, густо усеянном трупами. Молодой князь Мстиславский, видя впервые в жизни такую бойню, осознал наконец свою ошибку — он поторопился начать штурм. Шереметев был прав.

— Скорее! Найдите его! Принесите в лагерь! — приказывал он, расхаживая по лагерю, взъерошенный, разом как-то осунувшийся. Наконец увидел, как в попоне четверо ратников несли к лагерю тело Шереметева. Пронесли быстро мимо князя, он успел лишь заметить там задранную кверху бороду да уложенные на груди окровавленные руки, которые била крупная дрожь. Молодой князь в ужасе оглянулся, замечая, как раненый обильно пятнает за собой снег кровью, и на ватных ногах двинулся по кровавому следу.

Воеводу внесли в шатер, уложили, лекари тут же начали хлопотать вокруг его раздробленных ног. Бледный, Шереметев глядел вверх совершенно бесстрастно, словно не чувствовал боли, и молвил тихо:

— Много раненых… Среди ратников… Им помогите…

Брат его, Федор, примчавшийся тут же, остолбенел было, затем бросился к Ивану, не выдержал, дал волю слезам. Ему Иван Васильевич, разлепив окровавленные уста, прошептал:

— На все воля Божья…

Это были его последние слова. Раненый, в редкие минуты приходя в сознание, стонал от боли, затем бредил, обливаясь потом. Два дня несчастный мучился, и ранним утром десятого февраля смерть наконец проявила к нему милосердие…

Войско, приспустив стяги, провожало тело погибшего воеводы в Москву. Вместе с ним уезжал целый поезд саней, груженных мертвыми телами. Все они были покрыты рогожами, вотолами, каким-то тряпьем, ибо вид многих, изуродованных снарядами, был страшен. Под метущим снегом в тишине уезжал скорбный поезд.

Федор Мстиславский, бледный и мрачный, наблюдал, как телеги, уезжая, растворяются в белой мгле. Утерев выступившие слезы, молодой князь взглянул в противоположную сторону, туда, где стояли стены Ревеля, все такие же грозные и неприступные.

И вновь гремели орудия, вновь кричат и стонут раненые — очередной штурм провалился. Дух войска после гибели Ивана Шереметева пал, и уныние это распространялось среди ратников быстрее чумы. Вскоре все больше людей болели от бесконечного холода.

Федор Мстиславский уже не хотел ничего решать и доверил судьбу войска остальным, более опытным воеводам. Большинство из них настаивало на новом штурме, лишь князья Хованский и Хворостинин были против, предлагали отступить, дабы сохранить больше человеческих жизней. Но их не послушали.