Пепел державы

— Этой ночью в замке было так шумно, я никак не могла уснуть! Боялась, что Богдану напугают! Что за страшная суета?

Девочка, еще совсем малышка, счастливо улыбаясь и втайне от матери кривляясь стоявшему в дверях стражнику, даже не подозревала о том бедствии, что ждало их всех, ежели сюда придет русский царь. У князя сжалось сердце, а княгиня не умолкала и теперь жаловалась на князя Андрея Курбского, мужа ее младшей сестры.

— И этот проклятый москаль заставил написать ее завещание, в котором лишал земель и наследства всех ее детей от предыдущих браков! Ну не подлец ли? Я знала, знала, что брак этот добром не окончится! Не зря по всей округе ходят о нем гадостные слухи! Какой гнилой человек! Александр, ты слышишь меня? Ты такой бледный! Что случилось? Ты сам не свой!

— Кое-что произошло этой ночью… Вам нужно уехать в Литву, в наше имение. Сегодня же, — исподлобья взглянув на жену, отвечал Полубенский. Он нехотя жевал мясо, не чувствуя его вкуса. Это известие княгиня встретила с таким же надменным видом, с каким и сидела до этого. Сжала тонкими пальцами белый платок, спрятала руки под столом.

— Скажи, Александр, как скоро я вновь смогу… мы сможем видеть тебя? — И вдруг голос ее дрогнул, задрожал подбородок.

— Ты же все знаешь, — пристально глядя на жену, отвечал князь. Впервые за очень долгое время он увидел в ее гордых глазах слезы — видимо, и она осознала всю опасность происходящего.

Тихо за столом, оба супруга больше не притрагивались к еде. Лишь их маленькая дочь Богдана нетерпеливо ерзала в кресле и, беззаботно улыбаясь, показывала язык неподвижно стоявшему в дверях стражнику.

* * *

Под строгим ликом Спаса, изображенным на полотнищах хоругвей, тринадцатого июля государево войско выступило из Пскова. Широко раскинулись полки, ощетинившись стальным лесом копий и бердышей.

В сумраке ненастья, чавкая грязью, брела конница. Накрапывал дождь. Михайло, покачиваясь в седле, мрачно оглядывался вокруг. Запустелая Ливония, истощенная многолетней войной, стояла у них на пути. Поросшие травой, брошенные или уничтоженные огнем деревни виднелись по сторонам. Фома ехал верхом чуть позади и неслышно шептал себе что-то под нос, видимо, тихонько молясь.

Как воодушевлен был Михайло, когда его приписали к Большому полку! Наконец, можно было оставить надоевшие ему хозяйственные дела в Бугровом и вечно хворую Анну, у которой вторая беременность отчего-то проходила в разы тяжелее первой. С каким трепетом он ожидал того, что сможет увидеть самого государя!

Михайло навсегда запомнил те радостные чувства, которые он испытал, когда вдалеке узрел Иоанна. Государь, окруженный многочисленной свитой, ехал верхом на черном великолепном жеребце, а подле него на сером коне скакал богато одетый безбородый юноша (как сказали, что это будущий государь — царевич Иван). В то мгновение, когда среди толпы ратных, задирая голову, Михайло пытался разглядеть Иоанна, ему казалось, что он готов ради царя пойти хоть на край света, готов до последнего биться за него и, ежели надо — погибнуть. Люди возле Михайлы падали на колени, кричали что-то, молились, плакали от счастья, и Михайло в одно мгновение даже уверовал в то, будто государь не обыкновенный человек, а едва ли не ангел во плоти, помазанник Божий…

А однажды Михайло сумел увидеть неподалеку от себя самого Ивана Петровича Шуйского, еще с битвы при Молодях ставшего известным и уважаемым воеводой. Теперь, молвят, он стоит во главе всей рати и руководит походом. Иван Петрович шел среди других ратных, высокий, стройный, подбористый, породистое благородное лицо его было суровым и сосредоточенным. Михайло даже не удержался, поприветствовал князя, и Иван Петрович, скользнув по нему беглым взором, кивнул, продолжая слушать своих помощников…

Так же трепетно на Ивана Петровича взглядывали два его младших родича — Василий и Андрей Ивановичи. Сыновья погибшего в сражении при Лоде Ивана Андреевича Шуйского в этом походе получили почетные места — они были назначены рындами при государе и царевиче, и это была великая честь для их рода.

Служба давалась им тяжко: приходилось в тугих белых кафтанах, с тяжелыми высокими шапками на головах и с золотыми увесистыми топорами подолгу стоять подле государя и его сына, и во время приемов, и во время воеводских собраний, и во время походных трапез.

Едва заметно переминаясь на гудевших от устали ногах, они глядели, как на военных советах, возвышаясь над головами других воевод, родич их, Иван Петрович Шуйский, докладывал о том, как двинется войско, какие города будут стоять у них на пути, куда следует направить передовой полк, дабы расчистить путь основному войску. С гордостью и восхищением Андрей и Василий взирали на Ивана Петровича, мечтая о том, что когда-нибудь и они смогут так же руководить войсками, доказывая государю свою верность не только усердной службой, но и ратными заслугами.