ФЛЕШБЭК, БУДЬ ОН НЕЛАДЕН.
Триумфальная арка. Тот же июльский рассвет и та же лысая поэтесса. Она делает глоток вина из бутылки, сверкающей под солнцем Кутузовского проспекта, и, глядя на меня глазами разыгравшейся рыбы, заканчивает фразу, начатую за много эпизодов до этого:
– Марк! Ты гений. Всего добился. Помоги теперь мне. Я должна издать сборник своих стихов. Тебя все знают, для тебя все сделают.
Триумфальная арка издает тягостный скрип, античные воины с щитами и копьями кашляют, шестерка чугунных коней уносит в звенящую снежную даль. Я беру у поэтессы бутылку из рук:
– Позволишь?
– Пей, конечно!
Я вздымаю бутылку к рассветному небу, винные капли падают на мои волосы. И со всей своей яростной дури ударяю изумрудной бутылкой об угрюмый гранит. Аллитерация, мать ее!
– Марк, ты что? – взвизгивает поэтесса под утренний звон.
– Ты, ахматова сраная, для того всю ночь таскалась со мной по Москве, чтоб наутро мне про сборник сказать? Пошла вон!
– Марк…
– Все утопить!
Конец эпизода.– Марк, ты о чем задумался? – Катуар стирает с моего лба проступившие капли вина.
– Я? Как о чем? О новом сюжете. По твоему заказу.
– Так вот. Я хочу фантастику!
– Ладно, птица! Еще?
– Про любовь.
– Еще.
– С историческими персонажами.
– Еще.
– Чтоб было немного грустно в финале.
– Может, убийство?
– Ни в коем случае. Когда ты уже выдавишь из себя всю эту кровь?
– Не отвлекайся. Время?
– Время действия?
– Нет, сколько времени ты мне даешь?
– А сколько бы дал Карамзин?
– Не больше часа.
– Но я в два раза милосерднее – даю два часа.
Я встаю за бюро, высыпаю из черной вазы немного песка на красное дерево, левой рукой, песчинка к песчинке, разравниваю свой плодородный слой. Голень левой ноги, точно в рифму, отвечает разбуженной сиреной. Пой, красавица, пой!
– Марк, почему ты не сядешь на свой антикварный стул?
– Я всегда работаю стоя. Не мешай, Катуар.
– Не буду, любимый. А что значит бычок-песочник?
– Рыбка такая мелкая в Азове. Не мешай.
– Пойду на кухню вырезать звезды.
– Что?
– Ухожу, ухожу, ухожу.36
СЕМЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА