Пепел и песок

– Таким образом, товарищи, вмешиваясь в связи между частицами, мы можем не только изменять свойства материи, но даже влиять на хронологию. Попросту говоря, вносить коррективы в исторический ход событий. Таково свойство К-излучения, открытого мною.

Анатолий Тимофеевич оглядел аудиторию сквозь большие очки и, взяв мокрую тряпку, принялся вытирать руки от мела.

Несколько мгновений в аудитории Объединенного ядерного института было тихо. Все пытливо всматривались в ряды цифр на большой доске, которые освещали лучи майского солнца. Потом ученые заговорили, все громче и громче. Наконец Бруно Скьяпарелли из Миланского университета вскочил и простер к Анатолию Тимофеевичу свои беспокойные руки:

– Анатоль, это есть неправильный расчет!

– Где, Бруно? – невозмутимо спросил Анатолий Тимофеевич. – Покажите, пожалуйста.

Бруно, не в силах сдерживаться, произнес густой монолог на родном итальянском, в котором никто не разобрал ни слова, за исключением per favore. Правда, участники конференции особо и не пытались: настолько все были потрясены вызывающим заявлением их коллеги, Анатолия Тимофеевича.

Затем к доске вышел полный лысоватый Берндт Ланге из Берлинского института теоретической физики. Он с немецкой удалью похлопал Анатолия Тимофеевича по плечу и громко произнес:

– Мой друг Толь немного опережать свое время. Да, я уверен, что когда-то мы будем получить возможность влиять на материю так, что менять ее хронологические характеристики. Когда-то мы сможем получить К-излучение. Мой друг Толь сделал первый шаг. Теоретический. Но второй шаг, практический, случится нескоро.

Анатолий Тимофеевич взглянул на Берндта холодно:

– Моя экспериментальная установка позволяет уже сейчас провести небольшой эксперимент. К-излучение существует, и я могу его модулировать.

В аудитории стало совсем шумно. Доносились слова «профанация» и «психиатр». Но невозмутимый Анатолий Тимофеевич их словно не слышал.

Наконец к доске выбежал маленький Алекс Либерман из Массачусетского технологического университета. Волосы его были, как всегда, растрепаны, на худой шее болтался черный галстук с явными следами от кофе. Либерман схватил кусок мела и стал с нажимом выводить на доске цифры. Белая крошка сыпалась на пол. Аудитория прочитала – 09.05.1967.

– Это дата of today! – пояснил Либерман, тыча пальцем в доску. – Мы запомним ее! Если мой коллега докажет, что он is right – это будет великая дата. Если нет – это будет his day of misfortune. День его позора!

– Я готов, – улыбнулся Анатолий Тимофеевич. – Пройдем в Экспериментальный корпус?

Физики стали ретиво подниматься со своих мест. Даже крайние скептики не желали пропустить подобный опыт. И только на последнем ряду спал счастливым сном лаборант Стругацкий. Все последние дни и ночи он провел вместе с Анатолием Тимофеевичем, спешно завершая монтаж экспериментальной установки «К-1». И теперь лаборанту Стругацкому снился ансамбль с дурацким названием «Машина времени», который, приплясывая твист, исполнял песенку со странным припевом: «Мы частицы, мы частицы, почему нам не сидится?» Стругацкий улыбался во сне.

Физики высыпали на площадь перед лекционным корпусом. На клумбе здесь уже распускались первые голубые тюльпаны, луковицы которых прислали в Дубну коллеги, голландские физики. Ученые немедленно достали сигареты и закурили. Алекс Либерман любезно предлагал окружающим свои американские, бездымные, но все здесь предпочитали прекрасный российский «Дымок» без никотина. А итальянец Скьяпарелли и вовсе с удовольствием курил ароматный «Беломор».

В небе раздался птичий крик.

– Летят журавли! – воскликнул кто-то из физиков.

Все физики, как по команде, подняли головы и посмотрели на клин птиц, которые возвращались на родину после затяжной холодной зимы. А немец Ланге даже успел мысленно высчитать скорость журавлиного полета.