После второго дня экспериментов Анатолий Тимофеевич заметил, что с соседнего домика исчезла мраморная табличка про академика Муссолини.
– Интересно, – пробормотал профессор и вздрогнул, услышав звонок велосипеда.
Катуар в желтом спортивном костюме «Адидасочка» пронеслась мимо. На Анатолия Тимофеевича она даже не взглянула.
– Еще усилим импульс! – твердо произнес профессор.
На третий день в Дубне не оказалось профессоров Скьяпарелли, Ланге и Либермана. Словно и не было никогда. Анатолий Тимофеевич безжалостно деформировал прошлое своим К-излучением.
На четвертый день пропал лаборант Стругацкий. Вместо него появился смешливый доцент Иванов, на лацкане пиджака которого блестела медаль «За оборону Москвы».
– Это что за оборона такая? – спросил Анатолий Тимофеевич, ткнув пальцем в медаль.
– Вы чего, профессор? – улыбнулся доцент Иванов. – Про войну забыли?
– Какую войну? – нахмурился Анатолий Тимофеевич.
Впрочем, Иванов тут же вспомнил о том, что профессор пережил блокаду Ленинграда, и потому даже с его великим мозгом порой случались неприятности. Поэтому он не стал развивать тему войны.
На пятый день у Анатолия Тимофеевича обнаружилась жена, учительница истории. Это для него было катастрофой похуже атомной бомбардировки Хиросимы, о которой он услышал от коллег по дороге на работу. Но Анатолий Тимофеевич смирился. Ради своей цели он готов был пожертвовать многим.
А Катуар так и не останавливалась возле него на своем велосипеде. Правда, теперь она стала брюнеткой.
На шестой день по радио сообщили о начале арабо-израильской войны. Уютный праздничный мир, в котором Анатолий Тимофеевич провел сорок лет, рушился на глазах под жестоким воздействием К-излучения. Надо было остановиться, пока не поздно. Но педант Анатолий Тимофеевич желал довести эксперимент до конца.
Наступил седьмой день. За завтраком жена зачем-то рассказала Анатолию Тимофеевичу про убийство президента Кеннеди в 1963 году. Анатолий Тимофеевич допил невкусный грузинский чай и вышел из дома.
В лаборатории он дал самый мощный разряд К-излучения.
В глубине веков крестоносцы наотмашь рубили головы сарацинам. Джордано Бруно мучался на костре. Наполеон приказывал в Москве вешать поджигателей. Солдаты с искаженными от газового удушья лицами падали в грязь под Верденом. В мюнхенской пивной несостоявшийся художник истошно кричал о «своей борьбе».
…Внутри «К-1» что-то вспыхнуло и экраны погасли. Гул затих. Анатолий Тимофеевич понял, что его изобретение, не выдержав напряжения, сломалось. По всей Дубне погас свет.
Анатолий Тимофеевич вышел из Лабораторного корпуса. Доцент Иванов сидел на лавочке с бутылкой пива и мычал что-то про Мурку и ее наган. Увидев профессора, он усмехнулся:
– А что если нам по американцам атомной бомбой жахнуть, а? Чтоб знали, гады, кузькину мать!
Анатолий Тимофеевич молча прошел мимо. На улице Революции, которая в другой истории была Заречной, Анатолий Тимофеевич вдруг услышал звон велосипеда. Да, это мчалась Катуар. Та, ради которой безумный профессор исказил всю мировую историю.
И все свершилось. Катуар притормозила около усталого профессора. Поставила ножку в застиранном носке на грязный тротуар. Повеяло духами «Красная Москва». Девушка посмотрела на изможденное лицо Анатолия Тимофеевича и спросила:
– Чего, отец, нехорошо тебе?
Мечта Анатолия Тимофеевича сбылась. Он победил.
– Мне хорошо, – он снял очки. – Теперь уже хорошо…