Пепел и песок

Скромный зал. Иконы в золотых окладах.

Патриарх троекратно целуется с женой Мир Мирыча. На ее голове скромненький синий платочек. В первом ряду сидит Мир Мирыч, сочится миром. Патриарх затягивает пасхальным распевом:

– Этот фильм пронизан духом православия, и в наше тяжелое время способен пробудить в людях…

Стоп кадр. Стоп. Кадило, замри.

– Это было очень приятно, – завершает Мир Мирыч эпизод в окладе. – Прямо из рук Патриарха. – задумывается, прислушивается к эху далеких псалмов. – Мы с женой на одном курсе во ВГИКе учились. Только она потом пошла в документалку, а я стал игровые снимать. Наш курс вел сам Божедомский.

– Великий мастер, – прикрывает глаза Требьенов.

– А вы у кого на курсе учитесь? – Мир Мирович снимает очки, чтобы лучше видеть меня.

39

Использую туповатый, но верный фокус: перевожу цвет в ч/б.

Без очков монохромный Мир Мирыч уже не учитель физики. Смотрит искоса, со средневековым прищуром:

– У кого?

– У нас много преподавателей.

– Но в чьей ты мастерской?

– У нас нет мастерских на истфаке.

– Каком истфаке? Сильвер сказал, что ты на кинодраматургии во ВГИКе.

Официант приносит стакан кастальской воды на подносе. И листок со счетом. Мир Мирыч берет стакан, рука дрожит, в стакане рябь. Листок официант прижимает тяжелой солонкой – хотя ветра нет.

Мир Мирыч кладет таблетку в рот, глотает воду. Этой перебивки хватает, чтобы Требьенов проделал передо мной своими глазами несколько ярких трюков. Молчи, я сам все скажу!

Таблетка еще следует по бурому пищеводу навстречу язве, когда Требьенов произносит:

– Он учится индивидуально, у Ричарда Овсянкина. Родители оплачивают.

МИР МИРЫЧ Ах, у Ричарда… А кто его родители?

ТРЕБЬЕНОВ Бизнесмены.

МИР МИРЫЧ А где живут?

ТРЕБЬЕНОВ

В Москве.

МИР МИРЫЧ

Давно?

ТРЕБЬЕНОВ Всю жизнь.

МИР МИРЫЧ Не надо врать.

ТРЕБЬЕНОВ Но почему?

МИР МИРЫЧ Да ваш акцент!

ТРЕБЬЕНОВ Какой акцент?

МИР МИРЫЧ Такой акцент. Я слышу все.

ТРЕБЬЕНОВ Поверьте, мы…

МИР МИРЫЧ Ведь с юга вы?

ТРЕБЬЕНОВ Как вам сказать?

МИР МИРЫЧ Да мне насрать.

ТРЕБЬЕНОВ Простите, что?

40

Мир Мирыч надевает очки, снова становится милым учителем физики и возвращает нам цвет.

– Мне все равно, откуда вы, дорогие мои южане. Мне нужны сюжеты. Хоть с юга, хоть с севера.

Требьенов страдальчески смеется:

– Будут, будут, Велимир Велимирович!

– Набросаешь что-нибудь до завтра? – Он поворачивает ко мне голову, трет шею. – Чертов остеохондроз. А?

– Набросаю.

– Нужна драма. Причем с хорошим культурным бэкграундом.

– С чем?

– Мы стремимся работать на продвинутую аудиторию, не для ларьков на Курском вокзале. Может, что-нибудь историческое, раз уж ты историк? Все, до завтра. У меня через час кастинг.

– Что?

– Отбор актеров.

Мир Мирыч кладет под солонку несколько купюр, задумывается и добавляет еще одну. Встает, протягивает мне руку:

– До завтра. Бог даст, что-нибудь у нас и получится.

Требьенов уже отодвигает стул Мир Мирыча и спрашивает тонким голоском:

– А как бы мне получить членство в «Ефимыче»?

– Очень просто: нужны две рекомендации. Одну я тебе дам, а вторую… – озирается вокруг, морщится. – Да вон, хоть Иван Неронович. Когда протрезвеет. А зачем тебе?

– Очень приятное место и интеллигентная публика… Вы ведь не будете ходить, куда попало.

– Ну да. Не буду. Кстати, очень прошу: забудь слово «кушать». Такого слова в Москве как бы нет.

– Уже забыл!

– И еще имей в виду: Ричард Овсянкин умер полгода назад.

– Царствие небесное!

Аминь.

41

Наше время.

Можно вздохнуть свободно и крутить педали, пока не воткнулся в спицы очередной флешбэк.

Добрый Бенки, неси меня к моей Катуар на своих стальных чреслах! Мы прекрасны с тобой. Мой плащ развевается, накрывая Тверскую. Провались вся Москва, уйди сквозь песок, мне не нужен никто. Только девушка-диалогистка.

– Здравствуй, Катуар! Здравствуй, птица!

Она в белом льняном сарафане. Солнечный свет делает его почти прозрачным. Бенки дрожит от волненья.

– Ты на велосипеде приехал на свидание? – Катуар улыбается кому-то поверх моей головы.

– Да… Я так сроднился с ним.

– Интересно взглянуть и на других родственников. Много их там еще у тебя? Лягарпа не считай – он уже мой родственник.

– Еще пишущая машинка марки «Брунгильда». Но она старенькая, ей тяжело далеко ходить.

– Я ее не видела. Сдал в дом престарелых?

– Нет, она в секретере живет, в полном ампире. Зачем ей пылиться?

– Надо познакомиться. Но как мы пойдем в кино с твоим родственником?

– Я очень хочу тебя поцеловать.

– А Бенки тоже хочет? – она проводит рукой по рулю. (Алый лак я люблю.)

– Хочет. Но я раньше сказал, чем он.

– Целуй.

– Ты на каблуках, я не дотянусь.

– Мне встать на колени?

– Нет, я попробую взлететь.

– Ладно, начни с того, что проще, – она склоняет теплое плечо к моим губам.

Я целую его – прямо в татуировку «А».

– Какое у тебя глупое лицо при этом! – Катуар смеется.