Пепел и песок

Словно дождавшись этой реплики, старое зеркало осыпается крупными кусками – несколько мгновений спонтанной геометрии. Нам остается темная рама с резными листьями лавра. Ами разглядывает поверженные осколки у своих ног.

– Вы не поранились? – К Ами прыгает Требьенов с взволнованными тюльпанами в руках.

– Я? Нет. Но многие теперь исчезли безвозвратно.

– Кто?

– Те, кто отражался в этом зеркале. – Ами приподнимает платье и перекидывает сустав через голубую раму. В зале успевают заметить черные чулки на курьих ножках.

– Это мне цветы?

– Конечно, Амалия Альбертовна! Кому же еще?

– Спасибо. Ты знаешь, где вазы. Желтые тюльпаны очень идут к голубому велосипеду, не так ли?

– Да, очень! Но я не знал, что у вас есть велосипед.

– А он прятался в гардеробной за старыми платьями. Хитрец! Но теперь он не мой.

– А чей?

– Вот этого юноши. Я дарю ему за страданья сегодняшнего вечера. Этот велосипед мне Эренбург доставил из Берлина. О! Сколько страсти было в этом маленьком еврее. Чем меньше мужчина, тем больше страсти. Берите, юноша! Она его за муки полюбила и подарила свой велосипед. И вам с вашей хромотой на нем будет намного уютней. Простите, если я опять допустила бестактность. Только надо его как-нибудь назвать.

– Может, Бенкендорф? – говорю я. – Он же немец.

– А что? Отличное имя. И вы, мундиры голубые. Но длинное.

– Тогда назовите его Бенки, – Требьенов вздыхает и поднимает осколки с пола.

– Молодец, Сильвер! – Ами смеется, тронув рубин на броши. – Вам я за идею подарю… новую главу моих мемуаров.

– Лучше бы квартиру, – шепчет Сильвер, оставив на тяжелом осколке круглое пятно от своего жаркого дыхания.

Ами подводит ко мне Бенки, я беру его руль за наконечники из мягкой кожи. Бенки немного бодается, но уже смирился с новым хозяином, готов служить всей своей верною сталью.

– Ами, но как я поеду на нем сейчас, через сугробы?

– Сейчас и не надо. Заберете, когда захотите. Надо будет отметить это в завещании. А то помру, закопают вместе со мной. И зачем мне – скажите на милость – велосипед на том свете? «Здравствуй, Господи, подкачай мне колеса! Ну я поехала дальше, поищу друзей тут». Аон мне на это: «Ты что, старая, совсем уже? Написано же: въезд в рай на велосипедах воспрещен!» Хотя почему велосипеды не заслуживают рая? Уж поболе некоторых. А теперь, молодые люди, сыр! И пусть пропадет моя вставная челюсть. Сыр! Ну-ка, все хором!

ВСЕ

Сыыыыр!

86

Наши крики еще звучат, когда кадр и ИНТ сменяются. Просветляются.

Утром Катуар смотрит на вечное здание Университета. Прислушивается к эху от лихого вопля из прошлого и произносит:

– Да. Оно по-прежнему стоит. Извини, я ночью наговорила не то.

– Ты все правильно сказала, птица Катуар. Правильно.

– Как твоя голова?

– Прекрасно. Сделать тебе зеленый чай?

– Лучше я сама, ты опять все просыплешь. Я очень боюсь за тебя, поэтому и расплакалась.

– За меня?

– Еще за Лягарпа, Бенки и старую Брунгильду. За вас всех.