Пепел и пыль

Городок был небольшой, но полицейская лента действовала на зевак как липучка для мух. Правда, толпа тоже оказалась невелика, что вполне соответствовало масштабам Брушницы: две бабы с сумками, одна без сумок в синем халате, какой-то господин в шляпе и с собачкой, несколько подростков, двое пьянчуг. И полицейский, охранявший ленту, а может «фабию», в которой металлическим голосом громыхала рация. Фонари на крыше мерцали неприятным синим светом. Стоявшая чуть поодаль старая машина реанимации, в свою очередь, выглядела подозрительно спокойно и тихо. Сидевший в открытой кабине водитель ел бутерброд, методично отворачивая бумагу.

– Что случилось? – спросил я в пространство, в сторону матрон, которые что-то кудахтали друг другу, явно соревнуясь в святом негодовании.

– Такая трагедия… Такая трагедия… – услышал я в ответ, и одна из почтенных горожанок незаметно перекрестилась.

– Вроде какой-то ксендз повесился, – сообщил не терпящим возражений тоном господин в шляпе и с собачкой.

– Да перестаньте вы! И не стыдно так говорить? Это несчастный случай.

Наклонившись, я перенес ленту над зонтиком и двинулся внутрь. Такие решительные поступки часто себя оправдывают, нужно только действовать не колеблясь. Входить как к себе домой.

– Куда! Нельзя! Прохода нет! – крикнул постовой изнутри «шкоды».

– Юридическая контора столичной курии, – повелительно бросил я через плечо, не замедляя шага. – Настоятель мне звонил.

Постовой остался в машине. Проскользнув в ворота, я оказался на том же мощеном дворе, что и вчера. Там стояли двое полицейских в форме и усатый господин в кожаной куртке, окруженный несколькими монахами.

– Говорю вам – я ничего не стану делать, пока не приедут альпинисты. Мы уже звонили. Судмедэкспертиза тут ничем не поможет, – разглагольствовал усатый. – Куда через окно? Никак не получится, веревка привязана к чему-то на карнизе – не подойти! Может, вы, ксендз, возьмете на себя ответственность, если кто-то свалится?

– Но как он туда забрался?! – раздраженно бросил кто-то. – Он же панически боялся высоты. На хоры никогда не заходил! И ни за что в жизни не поднялся бы на колокольню.

– Эй! Сюда нельзя! – крикнул кто-то, увидев меня. Плечистый привратник, сегодня облачившийся в серую рясу, двинулся в мою сторону, будто носорог.

– Я к брату Альберту! – возмущенно ответил я. – Мы договорились о встрече. Это срочно!

– Какому брату Альберту? – рявкнул полицейский с блокнотом в руке.

– Случайно не так звали погибшего? – заинтересовался усач.

– Какого погибшего? Он должен был мне кое-что передать!

– Что ж, похоже, не в этот раз.

Только теперь я заметил, что все то и дело поглядывают вверх. Я проследил за их взглядами до самой вершины пронзавшей небо остроконечной колокольни, выглядевшей еще более готично, чем сама готика. Он свисал из стрельчатого окна, со стороны монастыря, медленно вращаясь вокруг собственной оси и довольно широко раскинув руки, словно жуткое елочное украшение. Капюшон рясы упал ему на лицо, из-под просторного одеяния виднелись только кисти рук и ботинки.

Он повесился.

Монах повесился. На колокольне.

– Шли бы вы отсюда, – сказал привратник, хватая меня за плечо. – Идите, идите.

– Минуту, – спохватился усатый в куртке. – Вы его знали? – Он ткнул пальцем вверх.

– Я не вижу, кто это. Я должен был встретиться с неким братом Альбертом. И я его не знал. Знакомый знакомого.

– Мне очень жаль, но вы с ним больше не увидитесь. Уходите, пожалуйста. Тут не на что глазеть.

И правда, что за достопримечательность – монах, свисающий с колокольни. Кто бы стал на такое глазеть?

* * *

Вечером я спустился в подвал. Нашел голый, неприметный кусок стены и замо́к, спрятанный под притворяющейся выключателем маскирующей крышкой. Петли скрывались внутри фальшивой канализационной трубы, вертикально рассекавшей стену. Приоткрыв тяжелую дверь, я зажег свет.

Здесь ничего не изменилось. Придвинутый к стене кухонный столик с лампой и калькулятором, самосборные полки, заставленные коробками, жестянками, банками и самыми странными предметами. В середине – ровно уложенные, стянутые резинками пачки банкнот и горсти золотых монет, отчеканенных несуществующими империями. Пятирублевки, крюгерранды, пятидолларовики, соверены, несколько дублонов. Связанные веревкой точно баранки кольца, даже несколько слитков золота.

Мои оболы.

Слишком много для добычи убийцы-маньяка. Меня преследовала бы вся полиция, а прессе хватило бы корма на многие месяцы.