Пепел и пыль (СИ)

Волнение вспыхивает в моей груди нежданным костром. Когда он говорит о Роде, всё, что мне хочется сделать — это найти друга Аполлинарии, спрятать его от всех бед и защищать до тех пор, пока не минует последняя потенциальная опасность.

— Нет, — я качаю головой. Потом решаю, что лучше пусть он думает именно так и исправляюсь: — То есть, да. Извини. Сегодня целый день витаю в облаках

— Ничего, — Рис суёт ладони в карманы брюк. — Я должен спросить, — он вжимает голову в плечи и чуть наклоняется. — Не передумала ли ты?

— Я с тобой, — говорю сразу же.

Менять ничего и не собиралась, а Рис пусть знает, что я уверена в своём решении.

— Это хорошо. Тогда сегодня вечером, как мы и договаривались, я отведу тебя в свою святая святых.

В ответ киваю. Рис, огибая меня, возобновляет путь в известном только ему направлении, и когда я сама собираюсь уходить, он вдруг оборачивается и произносит:

— Вы двое очень милы: ты и Родя. Мне, наверное, не стоит этого говорить, но в будущем у вас родятся прекрасные дети, достойные своих родителей.

— Ч-что? — рассеянно переспрашиваю я.

Рис делает один шаг обратно.

— Ты любишь Родю, но не так сильно, как любишь того, кто никогда не ответит тебе взаимностью. Не храни его у самого сердца, освободи место и позволь занять его тому, кто действительно этого достоин.

Не давая мне опомниться, Рис бросает на меня последний взгляд, ухмыляется и пускается прочь лёгким бегом, как нашкодивший мальчишка подальше от места своего преступления. Смотрю ему вслед ещё некоторое время после того, как он исчезает за поворотом, и иду в сторону комнаты Алексея, думая о том, каким же на самом деле человеком была моя дальняя родственница.

Бена нахожу сидящим на полу перед кроватью, на которой лежат какие-то бумаги. Дверь в его комнату открыта нараспашку, и всё же я стучу, прежде чем войти. Но он никак на это не реагирует.

— Я сделал это, — бросает он, когда я останавливаюсь за его спиной. — Флакон лежит на подоконнике, но я пока не советую тебе его принимать.

— Почему?

Подхожу к подоконнику, беру флакон и размещаю его на раскрытой ладони. Мелко порезанные и уже знакомые мне белые лепестки плавают в светло-сиреневой жидкости. На дне флакона бурым осадком лежит ещё какой-то ингредиент, о природе которого мне почему-то совсем не хочется знать.

— Побочные эффекты включают в себя отторжение любой магии, — отвечает Бен с запозданием. — И я не до конца уверен, касается ли это магии Нитей Времени.

— Хочешь сказать, выпив его, я могу отправиться обратно в наше время?

— Не совсем. Скорее, воспоминания Аполлинарии выйдут на первый план, отодвигая твоё собственное мышление. Есть вероятность, что это закончится полной потерей памяти.

— Или сумасшествием, в случае, если мне придётся мысленно сражаться со своей бабушкой за место в собственной голове.

Бен встаёт с пола и грустно качает головой.

— Уж лучше пусть Христоф сделает тебя своим злобным напарником — из подчинения хотя бы есть шанс вернуться.

Я бросаю быстрый взгляд на флакончик.

— А что, если оставаться собой — это мой единственный шанс контролировать действия Риса и не дать ему зайти слишком далеко?

Бен ничего не отвечает, лишь шумно выдыхает и запускает пальцы в волосы. У Алексея они светлее, чем у самого Бена. Мне представляется, что они пахнут осенним солнцем, ванильным кремом или древесиной.

— Слушай, — после небольшой паузы, в течение которой он только лишь чудом не замечает, как внимательно я его разглядываю. — Слушай, — повторяет тише. — Мы не можем так рисковать.

— Вы и не будете, — напоминаю я.

— Ты забыла, как я говорил нам всем держаться вместе?

— Даже если вы почувствуете, что меня ранят, вы сами по сути будете в порядке, Бен.

— Но я не могу позволить тебе страдать за нас троих.

Я не спрашиваю почему, хотя, чего скрывать, уж очень хочется. Бен не жаловал меня, когда мы познакомились, да и после, несмотря на достаточное для притирки друг к другу время. Мне удалось найти язык со всеми или хотя бы окончательно понять, что за отношения будут между нами складываться, но с Беном… Это как заказывать блюдо дня в ресторане, не заглядывая в меню: кто знает, будет ли это картошка, которую я обожаю в любом виде, или рыба, которая из-за аллергии способна меня убить?

— Ты возьми её, — Бен подходит ближе, неотрывно глядя на флакончик в моей ладони. — Но прими только в том случае, если поймёшь, что это та самая крайняя необходимость.

Я зажимаю флакончик в кулаке. Бен поднимает глаза на меня.

— Спасибо, что сделал это, — говорю я.

— Мы своих не бросаем, — отвечает Бен. Я вижу знакомую мне улыбку: кривобокую, маленькую, но искреннюю — по крайней мере, в этот раз. — Тем более, раз уж я сейчас такой умник, нужно извлечь из этого максимальную выгоду.

Если Бен сейчас перенял на себя хотя бы четверть той доброты, которая наполняет сердце Алексея, то я понимаю, почему Аполлинария так и не смогла его отпустить.

— Умником ты мне нравишься больше, чем задиристым засранцем, — говорю я.