Пепел и роса (СИ)

— Превосх…Вашими молитвами! — я неловко соскользнула с камушка и подвернула ту самую многострадальную ногу. Не растянулась по мостовой только быстрой реакцией Фохта. Поймал меня, прижав к себе, обдал запахом одеколона, легкого мускуса и и чего-то еще, что присуще только ему. Если прикрыть глаза, то словно снова июнь, ночь, моя спальня. Я замерла и только выдохнула, когда меня поставили на пол. Ступать на ногу было невозможно, так и пришлось брать извозчика.

Ехали мы в напряженном молчании. Я, само собой, знала, что во всем права, а он — редиска. Хотя книженция «Жизнь в свете, дома и при дворе», прикупленная перед первыми визитами к московскому губернатору, но прочитанная только недавно, прозрачно намекает, что это я превратилась в женщину, утратившую социальное положение, а он-то ведет себя вполне пристойно.

Мой спутник легко выпорхнул из коляски, помог мне выйти, провел внутрь дома, занес покупки и замер.

— Изволите выпить чаю? — процедила я.

— С удовольствием. — он просиял на все 64 зуба и передал трость и котелок Мефодию.

— Устя, проводи Федора Андреевича в кабинет, а Демьян пусть донесет меня до спальни.

Демьян тащил меня бережнее, чем хрустальный сервиз. Я же любовалась его красотой и в который раз радовалась, что могу это делать просто так. Устя, вскоре прибежавшая ко мне, помогла перебинтовать щиколотку, переодеться в домашнее платье, персиковое, с глубоким декольте, и спуститься вниз. Удачно совпало, что кабинет ближе, чем гостиная, так как наш сомнительный статус знакомства официально позволял лишь деловые встречи. Раз уж служба не дозволяет близость, пойдем официальной тропой.

Нам подали чай, и Устя лишь покосилась на нового гостя. Засилье мужчин в доме прислугой не осуждалось, но рады там были только графу. Всех прочих небезосновательно считали потенциальной угрозой нашему мирку, и этот франт явно не был исключением.

— Я не увидел Ваш портрет. — невинно осведомился гость между глотками чая. — Очень хотелось бы оценить шедевр.

— Я приказала его перевесить. — пришлось признаться мне.

— А что так? — невинно осведомился гость.

— Свет лучше.

— Ну да, Вы совершенно правы. — он церемонно отставил чашку. — Как Ваша нога?

— Уже лучше. — соврала я. Щиколотка заметно опухла, и пусть перелома или вывиха я не нащупала, зрелище не радовало.

— Позволите? — он одним змеиным движением перетек к моей ноге, залез ладонями под юбки мои многочисленные, на что-то там нажал и боль отпустила. Пальцы чуть задержались, чтобы скользнуть от щиколотки к кончикам пальцев, но не более того.

— Спасибо. — на этот раз я обошлась без светской холодности.

— Всегда рад помочь. — он смотрел мне в глаза снизу вверх.

Помолчала, созерцая эти невозможные серые глаза. Причем настолько однородно-стальные, что даже прожилок иного оттенка не было. И вполне возможно было повторить прошлую ночь, что скрывать, одно движения пальцем ноги хватило бы сейчас, но ради чего? Ради повторных причитаний, что люблю, но не могу? А я — люблю ли?

Неужели все эти условности настолько въелись им под кожу, что мешают искреннему влечению, которое он, вне всякого сомнения, испытывает сейчас ко мне? Если сейчас прикоснуться к его губам, мы и до спальни не дотянем. Я же изучила его тело от и до. Даже с закрытыми глазами помню все. Вот жилка на шее идеально совпадающая с изгибом моего языка, и он обожает, когда я вновь проверяю это. Заостренная мочка уха, чуть солоноватая от пота после занятия любовью. И точно знаю, что под прохладной сейчас кожей появится лихорадочное дыхание, если проложить тропинку из поцелуев от одного соска к другому.

Подобные фантазии вряд ли не нашли отражения на моем лице, так как мой vis-a-vis тоже утерял ровное дыхание, а глаза чуть помутнели. Мои пальцы чуть дернулись в порыве дотронуться до него, но страх новой боли от «Мы не можем больше видеться» вернул ладони на место. А он все заметил. Чуткий мужчина, особенно где не надо.

— Вы обижены на меня? — тихо проговорил Фохт.

Наверняка, Мудрые Женщины, коих цельные стада ходят вокруг, но чьи сакральные знания сокрыты от меня навечно, знают сразу полторы дюжины текстов, после озвучивания которых любой мужчина принесет им руку, сердце и банковский счет в подобной ситуации, но мне неведомо, как правильно поступать. До сих пор ни одного правильного поступка с этим человеком в девятнадцатом веке я не совершила. Так что вряд ли стоит начинать.

— Нет, с чего мне? — с неожиданной горечью произнес мой голос. — Вы так все хорошо объяснили… На правду обижаются только дураки.

Он опустил взгляд и даже ладонь со ступни убрал. Резко, поэтому ощущение пустоты под ногой стало неожиданно резким. А я даже не обратила внимание, что до сих пор касалась его. Как-то захолодало в июньскую жару.

— Мне лучше уйти? — избыточно вежливо, словно о фруктах беседуем.

— Воля Ваша, Федор Андреевич. — а тут у меня много эмоций вырвалось. Больше, чем я сама себе позволяла испытывать. Больше, чем показывала. Оказывается, не так уж у нас все просто было, не простая интрижка.