Пепел и снег

Не желая подвергнуться новому нападению со стороны местных жителей, поспешили вернуться на тракт, где войска и обозы шли друг за другом непрерывной чередой — вилась верёвочка день и ночь. У Александра Модестовича и Черевичника не было причин держаться за Бателье, хотя тот и сулил им златые горы по приезде в первый же крупный город — в Смоленск, например. Александр Модестович здраво рассудил, что приятельские отношения или даже простое соседство с человеком столь переменчивого нрава, как у Бателье, ни к чему доброму не приведут; никогда не знаешь, что можно ожидать от такого субъекта в следующую минуту — трижды обещанной помощи или подножки. Общеизвестно, что у человека с переменчивым нравом лишь одно качество неизменно — доброе отношение к самому себе. Поэтому Александр Модестович и Черевичник постарались не упустить первой же возможности расстаться с Бателье (исчезнуть, пока тот не раздобыл себе новый мундир, то есть во время, когда, в силу излишней натуральности своего вида, Бателье был несколько ограничен в передвижениях — попросту говоря, прятался в чьём-то фургоне и не мог обойтись со своими новыми знакомыми ни дурно, ни благородно, ни как бы то ни было ещё), через час-другой они под каким-то предлогом приостановились, пропустили вперёд с десяток фур, а потом затесались в толпу отставших от своих частей солдат.

Сомнительное общество, в которое на этот раз неожиданно попали наши герои, на языке простонародья имеет удивительно точное обозначение — шатия-братия. И то, что этот сброд удостоился чести появиться на нашей авансцене, было неожиданностью только для героев сего повествования. Автор, напротив, давно поджидал этих людей при дороге, ибо искал повода заговорить о мародёрах. И заговорить не для того, чтобы в очередной раз заклеймить это злодеяние или порок, если угодно, а того ради, чтобы дать пищу для размышлений людям, интересующимся собственной персоной, причём не только её высокими способностями и возможностями, но и её слабиной, иначе говоря, пятой Ахиллеса. Познание себя — старая закавыка, и далеко не случайно она занимала так много места в благоразумных головах древних.

Итак, даже всякому неучу известно, что мародёрство — дело бесчестное, позорное и, можно не сомневаться, содержит в себе грех, достаточно тяжкий для того, чтобы в старости мучиться им и принимать меры во его искупление. Но, не исключено, мало кто задумывался над тем, что поступки человека зависят большей частью не от него самого — воли его, характера, воспитания, ума, страстности, — а от сложившихся обстоятельств, подобно тому, как самочувствие наше находится в прямой связи с внешними условиями — ясной или пасмурной погодой, направлением ветра, положением планет, принятой пищей и прочим. В трудные времена не то что простолюдины, по и многие уважаемые из среднего сословия, считавшие себя кристально чистыми, богобоязненными и твёрдыми в принципах благонравия, бывает, совершенно изменяют свой облик, и значительно чаще в худшую сторону, нежели в лучшую. Так, люди, всячески порицавшие мародёрство, о котором слышали из рассказов отцов и дедов, сами попав на войну — войну своего поколения, — не могли, однако, устоять перед искушением обобрать вражеский труп, например, лежащий в канаве, или тайно вытряхнуть на свою походную скатёрку содержимое ранцев, снятых с плеч их же убитых сотоварищей, с которыми изо дня в день делили кашу из котелка и место у костра, или же пошарить в карманах раненого офицера, пока полковые лекари не привели его в чувство, или, наконец, бряцая оружием, отнять у мирных жителей их достояние — всё, что только уместится в перемётных сумах, — деньги, одежду, дорогую посуду, еду и даже тряпичную куклу... Вот слабость человеческой природы!