Пепел и золото Акелы

Они вошли в дом. В доме горели все лампочки до единой. Электричество, выливаясь из многорожковых люстр и многочисленных бра, затапливало коридоры и комнаты. И не было иных дверей, кроме входной. Все прочие дверные проемы завешивались цветастыми пологами, которые сейчас были откинуты.

— Я знаю, что тебе трудно. Я ни о чем тебя не спрашиваю. — Барон, идущий первым, вскинул руку в массивных перстнях. — Мне довольно знать того, что плохие люди ищут тебя и тебе нужна защита.

Они вошли в гостиную, большую часть которой занимал стол. К стенам жались древнего вида горки с посудой, антикварной потрепанности шкафы и прочая кухонная мебель в стиле «до Потопа». Ритм в гостиной отстукивал здоровущий, с каким и на большую дорогу не стыдно выйти, маятник настенных курантов, сработанных «под старину». В углу комнаты на табурете сидела старуха, курила папиросу, вставленную в длинный мундштук. Никаких эмоций не отразилось на ее коричневом морщинистом лице, она не пошевельнулась, лишь окутала себя новым табачным облаком.

Барон снял шляпу, бросил ее на клеенку с пестрохвостыми жар-птицами, опустился на один из могучих, как дубовый пень, стульев, жестом предложив Пеплу разместиться напротив.

— Эй, ромалы, чай! — крикнул Михай. — Неси на стол!

В соседней комнате тут же зазвенели женские голоса и посуда.

— Ты гоним. Кто может понять тебя лучше, чем цыган? Нас гонят по белу свету почти с самого с сотворения мира, мы не знаем покоя, не знаем людской доброты, никто нам не поможет, кроме нас самих. А я должен думать о детях, о моей большой семье.

Так говорил барон Михай Бронко, одетый в старомодный темно-серый костюм, на который выпущен ворот бордовой рубашки. Невысокий, жилистый, крепкий, как пальцы, сжатые в кулак. С седыми волосками в пышных усах, с глазами черными, как ночь конокрада, и хитрыми, как цыганское счастье. Сколько ему лет, не угадаешь. Может, сорок, а может — гораздо больше.

Тем временем цыганки выносили и выставляли на стол угощение: плетеную бутыль с красным вином, граненые стаканы, вазу с виноградом, вазу с красной икрой, лепешки и дымящееся блюдо с пловом.

— Если б ты знал, как часто я обращаюсь к Богу с молитвой. Я говорю ему: «Дэвлалэ, Ту саро дыкхэс. И амари бибахт. Мэ тут мангав: потангинэ амари семья! Пошун ман! Мэ Тут мангав, Дэвлалэ!» «Господи, Ты все видишь. Ты видишь наше несчастье. Я прошу Тебя: смилуйся над нашей семьей. Услышь меня! Прошу Тебя, Господи!»

Пепел знал, что слова цыган фальшивы, как и бриллианты, которыми они торгуют. Но фальшь, фальшь во всем, для цыган — такая же неотъемлемая часть жизни, как воздух. Фальшь нужна им никак не меньше, чем кислород. Фальшь — это цыганская искренность.

— Но цыгане не плачут. — Барон налил вина в стаканы. — Цыгане, когда им грустно и тяжело, поют.

Еще Пепел знал, что цыгану, прежде чем добраться до существа дела, необходим красочный зачин. Словно в песне: чтобы добраться до припева, нужно прежде пропеть куплет.

— Выпьем же, друг Пепел, за то, чтобы меньше нам выпадало грустных песен!

Выпили до дна, поставили стаканы на клеенчатых жар-птиц.

— Но вдруг твои враги не споткнутся на границе табора? Вдруг они поставят меня перед выбором: или выдать тебя, или война всей семье. Что мне тогда делать?! Нарушить законы гостеприимства нельзя, подставить под удар семью нельзя. Придется просить тебя уйти из табора. Но не хочу я, друг, доводить до этого!

Михай Бронко налил вина по новой. Пепел подумал: «А если я тебе сам предложу, мол, пошел я тогда из табора, чтобы никого не подставлять? Что ты будешь говорить, цыганский командир? Отпустить меня подобру-поздорову уж никак не входит в твои планы». Но Сергей ничего не сказал — когда следует подыграть, надо подыграть, а не идти на конфликт с непредсказуемыми последствиями.

— Другое дело: войти в семью! Когда враги узнают, что ты стал членом моей семьи, враги призадумаются, стоит ли воевать с цыганами. Ведь не с одним табором воевать придется. Потому что моя семья — это часть еще большей семьи. Подумав хорошенько, враги отступят. Не для тебя говорю: у того, кто тронет цыгана, везде будет гореть земля под ногами. И я, Михай Бронко, знаю, как сделать тебя членом нашей семьи, чтобы никто не смог бросить мне упрек: «что же ты, дадо, заставляешь нас умирать за чужаков?» Да, я, Михай Бронко, знаю, как сделать из чужака равноправного члена цыганской семьи.

Барон закурил «Приму» без фильтра, дотянувшись до полки шифоньера, снял пепельницу — большой прозрачно-зеленый минерал с выдолбленным углублением.

— Ты слышал о «джелем-джелем»?

— Слышал, — кивнул Пепел. — Так начинается ромалский гимн.

Михай улыбнулся, поднял кверху указательный палец, тяжелый от золота:

— И так называется великая игра российских ромал!

Пепел и без него знал, что есть такая игра «джелем-джелем». Доводилось, слышал. Пепел уже понял, что ему собираются предложить… или, вернее, во что его собираются впутать. «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз…» — мысленно пропел Сергей. Изобразив неведенье, он взял время на обдумывание.

Михай Бронко принялся рассказывать: