Пепел Клааса

Осенью 1959 года меня вдруг вызвали в дирекцию ВДНХ, не сказав о причине. Там меня ждал незнакомый сотруд­ник ГБ. Наученный опытом, а кроме того став более строп­тивым, я потребовал от него, чтобы он назвал мне свое имя. Он извлек удостоверение на имя капитана КГБ Фирсова. Такой круглолицый паренек. Не хлыщ, как Рафальский. От­бросив церемонии, Фирсов потребовал от меня, чтобы я рассказал ему об одном из юных поэтов. Я категорически отказался, сославшись на то, что тот мой близкий друг. Раз­говор не состоялся. Больше он ничем не интересовался.

83 КУБА ИЛИ СМЕРТЬ

Смысл жизни ищете? Ищите...

Мозги туманом полощите.

Надежда Григорьева

Этот период безвременья и отчужденья я провел в обще­стве юных поэтов, обществе, построенном на отрицании, а не на чем-то позитивном. Собравшись, мы изливали друг другу раздражение против существующего. Собирались мы в комнате, которую снимали две подруги: Наташа и Джемма. Одна училась в библиотечном институте, а другая во ВГИКЕ. Отец Наташи, работавший на Дальнем Востоке, послал ее в Москву к своему родственнику, известному кинооператору. У нее возникли проблемы, и ей пришлось уйти оттуда. Она объединилась с Джеммой, влюбленной в этого кинооперато­ра. В конце концов Джемма своего добилась и вышла за него замуж, а ныне и сама стала лауреатом Ленинской премии.

Джемма училась вместе с поляком Анджеем Щигелом, ко­торый женился в Москве на испанке Розине. Отец Розины, офицер королевской армии Прадо-Фернандес, бежал из Ис­пании после победы Франко и занялся изданием словарей испанского языка. Розина была красивая девка и фанатичная коммунистка. На этой почве у нее были нелады с Анджеем, ибо тот, как и все поляки, не любил Россию, увлекался за­прещенным в СССР авангардом в кино и живописи. Анджей был помешан на Вайде и Кавалеровиче. Он пригласил меня посмотреть свою дипломную работу, которую считал экзис­тенциалистской. Это не мешало ему, однако, видеть правду в делах и мотивации Феликса Дзержинского, наверное, только потому, что тот был поляк.

Стены своей комнаты на Ленинском проспекте Анджей раскрасил в разные цвета, чему я потом долго подражал.

Кончилось все тем, что Розина уехала на Кубу после при­хода к власти Кастро и взяла с собой сына Петра. Когда Кастро прибыл в Москву, Розина уже была в его свите как корреспондент телевидения. Анджей примчался из Варшавы, чтобы повидать сына. Розина ходила с револьвером и твердо сказала Анджею, что если Петр станет ревизионистом и из­менит революции, она его собственноручно застрелит.

Таких коммунистов, как Розина, я больше не видал. Выве­лись: отстреляли их в чистках, а остаток перемер. Анджей потом, говорят, сделал в Польше фильм о Дзержинском.

Встречал я в этой компании и японскую студентку Юко Ясуи, дочку лауреата Ленинской премии мира Каору Ясуи. В 1982 году она, уже будучи мадам Ватанабе, прислала мне письмо из Японии.

84 ПОСЛЕДНИЙ ПРИСТУП

И можно не бояться стукача,

И не страшна, как в те года, Лубянка.

Борис Камянов

В январе 1960 года я снова поехал в Ленинград и остано­вился там у А. М. Он жил с женой, детским врачом, в кро­шечной комнате на Кировском проспекте. Принял меня А. М. крайне радушно. Он по-прежнему работал в Институте восто­коведения, разбирая еврейские рукописи, и однажды назна­чил мне там свидание. Он ждал меня в роскошном вестибю­ле. У него продолжали выходить статьи в газетах. Одна была о Чехове. Но «Антология» прикрылась, и договор был рас­торгнут. А. М. по-прежнему бредил Израилем. Все у него было израильское: костюм, авторучка.

Удивили меня его намеки, что если бы он захотел, то смог бы поехать в Израиль: «Мелик! Если бы ты знал! Если бы ты знал все! — горько жаловался А. М. — Мне предлагали, чтобы я поехал в Израиль».

Я легко мог догадаться, что он имел в виду. Самой главной верительной грамотой А. М. были его друзья. Он познакомил меня с симпатичнейшим библиофилом — Яковом Тверским, работавшим тогда главным инженером строительной органи­зации. Я виделся потом с Тверским в Москве.

Я ходил по морозному Ленинграду с фотоаппаратом, дня­ми просиживал в музеях, ездил по пригородам. Я полюбил этот город летом, а теперь и зимой. Если бы не ленинград­цы, Ленинград был бы изысканно аристократичен.

Когда я вернулся из Ленинграда, мне позвонил Фирсов и вызвал в дом на ул. Чернышевского. На сей раз он попросил у меня, чтобы я достал ему стихи Холина и Сапгира.

— А чем они вам опасны? — удивился я.

— Вы не знаете, что Холин делал на американской вы­ставке?

— Ничего за этим не кроется. Вы принимаете их слишком всерьез.

— Кто устраивает их стихи в детских издательствах? — до­пытывался Фирсов.

Я категорически отказался отвечать на эти вопросы, ска­зав ему, что, с его стороны, непорядочно спрашивать меня о моих личных знакомых.

— Что вы этим хотите сказать?! — искренне возмутился Фирсов. — Я уверен, что я человек порядочный и занимаюсь нужным делом.