Пепел Клааса

Летом 1969 года Макаров вместе с главным конструкто­ром НИИТ Ковалевым отправились в Париж на международ­ную выставку. Условием включения в такие делегации было знание иностранного языка. Оба невежды указали в анкете, что якобы знают французский и даже посещали курсы. В по­рядке наставления я велел им брать все проспекты и рекла­мы, какие только можно, и даже пытался им что-то втол­ковать по технической линии. Но главная их забота была другая: в точности, как в известной песне Саши Галича, они закупали консервы, чай, водку, шоколад, колбасу, чтобы не тратить в Париже валюту на еду. Вернулись они с чемоданом проспектов, но из них самих нельзя было выудить и двух связных слов.

Что же они видели на выставке? Они решительно ничего там не поняли, да это их и не интересовало. Вот тут и была моя первая поистине грандиозная задача! Они заранее рассчи­тали, что отчет за них напишу я по проспектам! Я должен был написать отчет объемом в несколько сот машинопис­ных страниц за две-три недели! Отчет Ковалева и Макарова должен был быть частью общего отчета всей делегации. Они торопили меня, чтобы самим узнать, что же они видели на выставке. Ковалев был так благодарен, что дал мне месяц лишнего отпуска, но как! Он разрешил мне оформить ко­мандировку, куда я сам захочу. Я поехал в Ленинград и в старинную столицу Литвы Тракай.

105

Поводом к посещению Тракая был семинар по матема­тической логике. Цель семинара была сформулирована столь расширительно, что я подал тезисы доклада на весьма посто­роннюю тему и даже был включен в программу семинара его устроителями. Приехав, я понял, что мой доклад не к месту, и снял его. Но зато я отлично провел время. Погода стояла изумительная, и каждый день можно было купаться в Тракайском озере.

Однажды, когда там купалось несколько логиков, я взду­мал рассказать им полуполитический анекдот. Юра Гуревич, тогда еще свердловчанин, а потом одно время профессор Беер-Шевского университета, недружелюбно посматривал на меня, и вообще была какая-то неловкость. Когда я ушел, бди­тельный Гуревич набросился на Юру Гастева:

— Ты этого человека знаешь? Кто это? Чего-то он вдруг анекдоты рассказывает?

— Знаю! — твердо ответил Юра.

— Давно?

— С сегодняшнего утра.

— И ты ему доверяешь?

— Да ты посмотри, какой у него нос! — закончил полемику Гастев решающим аргументом.

21 августа была годовщина вторжения в Чехословакию. Утром группа логиков, в основном из Ленинграда, вышла из гостиницы с импровизированными эмблемами в честь Чехо­словакии. Между ними и их испуганным шефом Шаниным за­вязался нелепый политический диспут. «Вы еще молодежь, — упрекал он своих учеников, — вы не знаете, что такое фашизм!»

Было еще одно крайне отрицательное последствие моей работы в НИИТе. Я дал подписку не общаться с иностран­цами, что включало даже народы братских стран, в том чис­ле и Монголию. Сейчас дело коснулось Олега Прокофьева. Он давно разошелся с Соней и уже почти семь лет добивался разрешения на брак с англичанкой-искусствоведом Камиллой

Грей. Этот вопрос обсуждался на высших уровнях — Хруще­вым и Косыгиным — и застопорился совсем после бегства на Запад Светланы Аллиллуевой. Олег советовался со многи­ми, в том числе и со мной. В последнее время главным его юридическим советником стал Алик Штромас. И вдруг, ле­том 1969 года, их брак разрешили в рамках обмена шпио­нами. Я позвонил Олегу и объяснил ему, что пока видеться с ним не могу.

106

Когда в 1969 году началась война на истощение, и совет­ские газеты стали перепечатывать фантастические египетские сводки о неимоверных израильских потерях, я был свиде­телем любопытного разговора на знаменитом предприятии в Подлипках. Раньше там был генеральным конструктором Сергей Королев, и там проектировали космические кораб­ли. В комнату, где сидело человек 20, вошел сияющий жлоб и с торжествующим видом стал перечислять израильские по­тери.

— Ну, теперь все пойдет иначе, — потирал он руки.

Но его ликование было испорчено русской женщиной (там, кажется, все были русские), которая насмешливо заме­тила:

— Сколько мы это слышали! И сотни подбитых самолетов, и сотни подбитых танков. Я в это нисколько не верю.

С нового 1970 года уходила на пенсию из НИИТМ жен­щина, главный специалист. Я с ней никогда не разговаривал. Вдруг она подозвала меня: «Вы здесь белая ворона. Я чув­ствую, чем вы дышите. Я не молода, а ни с кем никогда не говорила по душам. Если бы вы знали, как я все здесь не­навижу».

Муж ее исчез в чистках, а сейчас у нее умерла дочь от ра­ка. Вероятно, это и вызвало у нее потрясение, толкнувшее на откровенность. После войны она работала в СТАНКИНе пре­подавателем и рассказала мне многие его тайны. От нее-то я и узнал про Тамбовцева, старого стукача, угробившего мно­жество людей. Она звала меня в гости, но я так к ней и нс выбрался.

К ее столу часто подходил один экономист, тайной, все­пожирающей страстью которого был поэт Гумилев. Он не жалел на его книги никаких денег и был обладателем всего, что написал этот поэт, расстрелянный в 1921 году. Он знал Гумилева наизусть.