Пепел Клааса

— Какого? — тотчас спросил Манякин. Я испугался за Са­шу.

— Мандельштама, — нехотя ответил Саша и прочел стихо­творение о Сталине: «Мы живем, под собою не чуя страны...»

Рафальский потребовал список литсекции. Это вовсе не было секретом, как не был тайной организацией и сам «Фа­кел». Любой человек мог узнать его, в том числе и Манякин. Вероятно, Рафальский хотел представить дело, которым он занимался, как трудное, но могло быть и другое. В то неоп­ределенное время борьбы за власть ГБ вполне могла ухва­титься за «Факел» и создать дутое дело.

54

Моей первой работой во ВНАИЗе было участие в разра­ботке подслушивающей аппаратуры. Использование магнит­ной записи для этой цели началось в СССР сразу после по­явления магнитофонов. Первые советские громоздкие магни­тофоны, записывавшие на стальную проволоку, монтирова­лись в стенки спальных международных вагонов после войны. Потом агенты ГБ получили на вооружение портфели с тяже­лыми аппаратами. Им приходилось носить такие портфели, чтобы записывать разговоры на улице или в ресторанах.

В середине 50-х годов на Западе появились диктофоны, записывающие звук либо на ленту, либо на тонкую прово­локу. ГБ, не имевшая тогда собственной производственной базы, заплатила ВНАИЗу большие деньги за имитацию про­волочных диктофонов. Проблема была в артикуляции, кото­рой занимался еще Солженицын в шарашке. Проволока пе­рекручивалась в процессе перемотки, и звук записывался то на одной ее стороне, то на другой. Из-за этого записанная речь становилась неразборчивой. Проблемой артикуляции за­нимались Лев Пуссет, Вася Кондратьев и Виталий Ральф, ставшие моими друзьями. К ним позже примкнул Лазарь Демиховский.

Подслушивающий диктофон был предназначен только для записи. Микрофон же прятали либо в галстук, либо в запон­ки, либо еще куда-нибудь. Когда агент возвращался, прово­лочку прослушивали на стационарной установке. Мой вклад был очень скромным. Я готовил техдокументацию на уже вы­полненный образец диктофона.

Другой моей работой было участие в разработке перво­го советского видеомагнитофона, который бессовестно, как и диктофон, копировался с западных конструкций, хотя на сей раз по журнальным публикациям. В данном случае мо­делью был американский видеомагнитофон. Никто еще не думал тогда о бытовых коммерческих видео.

Во ВНАИЗе я столкнулся впервые со вторичностью совет­ской техники, которая жила подражаниями Западу. Исклю­чений практически не было. Шло гигантское бессовестное воровство западных идей. Свои же идеи презрительно отбра­сывались неумолимой аргументацией: «Если у американцев нет, и у нас не надо. Они не дураки!»

Эффективность моего пребывания во ВНАИЗе была прак­тически нулевой. Но на меня оно оказало большое профес­сиональное влияние, ибо я впервые соприкоснулся там с электроникой, о чем в СТАНКИНе и слыхом было не слы­хать. Я работал в составе КБ, начальником которого был Алексей Ефимович Смирнов, тот самый, кто на распределе­нии пел, как сирена. Он имел за войну звание Героя Совет­ского Союза и получил свою должность как синекуру, ибо вся реальная работа делалась его заместителями.

В комнате, где я провел два с половиной года, сидело еще два инженера, не считая меня, и четыре чертежницы и копи­ровщицы. Это был мир с напряженной жизнью, главным со­держанием которой было обсуждение новейших сплетен. Не чуждались и политики.

Самуил Агурский. Москва, 1918 год

Москва, 1919. Звездочками помечены Самуил Агурский и Владимир Ленин.

Буня Агурская, 1952 г.

Рива Горелик, 1957 г.

Израиль Гнесин, 1957 г.

Геня Горелик. 50-е годы

Туся и Неля Агурские, 50-е годы

Вера и Михаил Агурские. 1955 г.

Василий Васильевич Парин и Михаил Агурский. Конец 50-х годов

Надежда Васильевна Верещагина (Розанова). 50-е годы

Михаил Агурский и Наум Коржавин. 1974 г.

Петя Г. только недавно обзавелся дипломом вечернего института. Жил он с братом Федей в одной комнате. Но оба они были женаты и имели по ребенку, кроме того, в той же комнате время от времени жила их сестра. Среди жильцов комнаты, площадь которой была примерно семнадцать метров, непрерывно возникали ссоры. В результате жизнь бы­ла строго регламентирована. На полу была проведена мелом черта, означающая границу, которую другое семейство нс имело права безнаказанно пересекать, иначе начиналась ко­лотовка. Сестра, чтобы сохранить за собой место, держала в комнате сундук, уверяя, что это материно приданое. В ее от­сутствие братаны Петя и Федя распилили сундук на три рав­ные части. Свои части выкинули, а сестринская треть просто­яла в комнате еще год. Петя постоянно держал нас в курсе всех своих дел. Петина жена была толстой грубой бабой, и Петя постоянно жаловался на отсутствие нежности в супру­жеских отношениях.

— Все в навяз, все в навяз, — сокрушался он.

Его дела держались под строгим домашним контролем, так что он был вынужден кодировать имена знакомых дам. Так, Тамара Гавриловна кодировалась в его записной книжке как Гаврилов, и т. п.

Петя раз рассказал, как братан Федя учил своего десяти­летнего Шурика: